— Ну, дедушка, не ожидал. Боишься разве? А зря. Чего ты теряешь? За твою историю тебе — точно! — пятерку влепят. А ты костры, костры! Кому они нужны? Перед гавриками этими, с трассы, хочешь стелиться? Дурак. Из-за них тебе еще добавят. Старичок, добра тебе хочу. Пошли.
— Да что ты, Коля! Стелюсь — скажешь тоже! Просто чего зря дразнить? Я же подписку в Майске давал. — Серега врет насчет подписки, с удовольствием соврал бы еще поубедительнее, чтобы Коля отстал, не звал его, — так Сереге смутно, нехорошо от посетившей догадки, что Коля запутывает его, затягивает куда-то, откуда уже не выбраться.
— Ведь все равно не выкрутиться, а в колонии пропадешь. Там таких, как ты, — тьфу! — разотрут! В шестерках будешь бегать, с голоду сдохнешь, братва все отберет. А я тебе дело предлагаю.
Серега опять мерзнет, ежится в одеяле. «Нарочно пугает. Одному-то скучно, понятно. Не выкрутишься, главное… Выкрутиться не выкрутишься, а оставили же меня. Все оставили. И Лидка, и Геночка даже…»
— Коль, нет! Не пойду я. Точно, Коль.
— Не хочешь, значит? Эх, Серега! Как мы с тобой бы зажили! Все бы у нас было: надо тебе мотороллер — пожалуйста, надо ружье — зауэр два кольца — будет. Ты пойми только: как хочешь, так и будем жить. Как хочешь! Чего лучше, Серега, друг? А потом… Может… я тебя познакомлю с одним человеком. Он, знаешь, ну… он все может, все знает. Чуть не академик, да куда там академикам! В подметки не годятся. Два института кончил, языки штук шесть знает, умный! Просто не скажешь какой! Вот он мог бы везде чего хочешь добиться, любой должности, министром бы уж давно был. А он не хочет. Потому что самое главное понимает: жить надо, как хочешь. А ты — костры, костры! Старичок, идешь?
Серегу прошибает внезапный жар: «Он нарочно уговаривает. Следов не оставлять. Боится — продам. Заведет — и бац! — в лесу спрячет». Но чуть не пошедший горлам страх через минуту оседает в Сереге возмущением: «Ну, что пристал, чего! Не нужен этот академик. Вовсе не надо мне это».
— Неохота мне, Коль. Не пойду я…
Коля встает и натягивает Серегины джинсы, Серегину распашонку, бросает в рюкзак хлеб, банки со сгущенным молоком, тушенку, через плечо перекидывает двустволку.
— Коля, ты зачем?.. Коля? Зачем оделся-то так?
— Вот те раз, старичок. Примеряю. Разве ты мне не даришь? Барахла?! Другу?! Пожалел?! — Коля укоризненно качает головой.
— Коль, нарочно, да? Холодно ведь, Коль… Без штанов-то…
— Старичок, был бы рад свои штаны оставить. На память. Но мне они вот так будут нужны.
«Не дамся! Ни за что! Даже одежду забрал, гад!» — Серега вдруг вскакивает и, забыв, что один, кричит:
— Ребята! — кидается к табуретке, хватает ее, ослепнув, уже умирая, снова кричит: — Отдай! Сволочь!
Коля увертывает, вырывает табуретку, резко откинувшись, оперевшись на левую ногу, правой бьет Серегу в живот.
— Дерьмо! — говорит Коля. — Только пикни тут! — Он молчит, щурится: — Жаль, что так тебя оставляю. Да себе дороже выйдет, ладно… Пока, старичок.
Серега не слышит его: в теле перекатываются ледяные, жаркие волны — вверх под сердце бьет жаркая, а вниз падает, царапает льдом другая.
Потом возвращается сознание. Серега поднимается, неверно, шатаясь, тащится к двери — она приперта снаружи. Долго, мучительно долго он разгибает гвозди на окне, никак не может и выдавливает его. Обдираясь гвоздями, осколками, еле-еле выбирается из тепляка. Идет к ключу, пьет, пьет, пьет, окунает, студит голову в нем.
— Сейчас я им напишу, напишу, — бормочет Серега. — Нельзя же так бросать. Напишу, телеграмму дам. Пусть хоть Геночка придет, пусть Олег. Возьмите, возьмите быстрей.
Солнце; дрожит марево над просекой; ветерок бежит, бежит, бежит по траве, по деревьям — так просторно, тихо кругом. Серега бросается на траву и плачет: никого, никого, никого на всем свете! И так нестерпимо хочется ему, чтобы кто-нибудь был рядом: мать, Женечка или ребята, что он с силой трется лицом о землю и стонет.
Не вытирая слез, много позже, он идет в тепляк, берет спички и так, босой, в трусах и майке, раскладывает костер. Собрав его, очень устает, забывает окопать, снова бредет к зимовью — отлежаться. Слез накопилось много, и они все время стекают и стекают по лицу — Серега уже не чувствует их соленого, горького жара. Что-то заставляет Серегу оглянуться: от костра к лесу пролег прозрачно рыжий треугольник. Серега вскрикивает и, странным образом отъединяясь от боли, от окружающего дня, несется назад. «Что же, что же! Еще и это!» Он рвет руками траву, под ногти вонзаются колючки, трава мгновенно сгорает в пламени, он выламывает березу, бьет ею по пламени — огонь насмешливо отклоняется, но не убывает. Серега сдирает майку, бьет ею. Она с удовольствием, легко вспыхивает. Он мечется, наконец соображает — хватает лопату и выбегает к лесу, наперерез огню. Гнется черенок, босая ступня давно распорота об острый приступок лопаты, но боли не чувствует. Быстрее, быстрее!