Мы выехали из Кам Ло в семь утра. Кейт сидела со мной в открытом грузовике. Нам пришлось надеть пуленепробиваемые жилеты и каски. Чтобы журналисты не вымокли, для них были заготовлены клеенчатые накидки. Морпехи уже вытащили такие же дождевики из вещмешков. Через минуту в грузовике было полтора десятка одинаковых неподвижных фигур, напоминавших часовых на посту или мексиканских пеонов, завернувшихся в одеяла. С нами еще ехал Тим Крей из журнала "Лайф". В другом грузовике разместилась съемочная группа японского телевидения.
Я не выспался. Люди вокруг передавали друг другу термосы с кофе и картонные стаканчики. Морпехи лакомились ореховым пирогом из своих пайков. Один достал комикс "Марвелл" и стал читать о приключениях Капитана Америка. Антенны джипов хлестали по воздуху, сгибаясь, как рыболовные удочки. Натужно ревели моторы, из выхлопных труб вырывались клубы дыма. Изредка по сторонам дороги мелькали домики. Конвой обдавало ароматом камфары и запахом курятника; иногда, проносясь мимо, мы успевали заметить фигуру крестьянина в остроконечной шляпе, казавшуюся серой и призрачной за плотной пеленой дождя.
Я наклонился к Кейт. Каска закрывала ей лоб, я видел только нижнюю часть лица. Она зябко закуталась в клеенчатую накидку.
— Тебе холодно?
— Нет, — ответила она, силясь говорить громче. — Но нам следовало бы отсылать репортажи в редакцию вместе с дождем. Мы не вправе что-либо скрывать от читателей, так пусть у них в гостиных разведутся лягушки.
Я достал из пачки сигарету и дал ей. Она затянулась разок, потом вернула ее мне.
Мы ехали на небольшой скорости, поглядывая по сторонам. Дорога на этом отрезке была расширена и укатана подразделениями инженерных войск. Деревья срубили и выкорчевали, через ручьи перекинули надежные мосты. Дождь шел не переставая, его подвижная пелена стирала очертания предметов. От плантации бананов, мимо которой мы проезжали, осталось лишь несколько штрихов угольным карандашом. Гусеницы и колеса головных машин проложили глубокие борозды в набухшей от дождя красной пыли. Брызги глины на крыльях грузовиков были цвета засохшей крови. Дождь упорно барабанил по свернутому брезенту, и этот звук, разносившийся над колонной машин, напоминал о детстве.
Меня могли бы убаюкать мерная тряска машины, подпрыгивавшей на выбоинах, и неяркий свет облачного неба. Но я не спал. От порывов ветра по дороге проносились потоки воды, словно в Арденнах. Эта моторизованная колонна вызывала в воображении картину, которая пришла из глубины веков почти без изменений: готовое к бою войско движется навстречу врагу. Фигуры дозорных в негнущихся накидках, похожие на копья винтовочные стволы… Вот так же в старину другие воины шли на поле битвы. Морской пехотинец, сидевший передо мной, мог бы быть всадником Тамерлана или лучником времен Столетней войны, швабским ландскнехтом или самураем в доспехах. Еще долго проплывающие облака будут видеть людское безумие. Меня оно тоже не миновало. Но за последние недели я стал другим. Дождь, целомудрие женщин, сияние осени — теперь мне казалось, что все это созвучно тихой нежности, которой заслуживает любая жизнь.
По дороге в Кон Тхиен мне вспомнились слова, поразившие меня в двенадцать лет. "И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это — смерть вторая. И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное… И смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло". Так сказано в Откровении Иоанна Богослова, где-то ближе к концу. Я вдруг осознал, что произношу эти слова вслух, нараспев, — здесь, в забрызганном грязью, открытом грузовике. Мы попали в страну второй смерти, и меня томила жажда покоя. Несколько ночей я сжимал Кейт в моих объятиях, изменившимся голосом шептала она мое имя, она не боялась смотреть на меня в этом прежнем, обреченном мире. Я искал ясности, и искал напрасно, я ждал, что кто-то другой, тот, кто знает меня и кого знаю я, придет и подарит мне свет. Порой бывает так, что формы для отливки разбиваются, а реки возвращаются к истокам, пробьет урочный час — и колокол смолкнет, но любовь приходит, потому что она есть, она может умереть, но будет с тобой до конца. Кейт сидела рядом со мной, я ощущал ее близость, ее рука касалась моей. Мрачное, мглистое утро не отнимет радости, которая поет у меня в сердце, — наконец я нашел ее.