- Невозможно, - бормотал Агирре, склонившись к насмешливым значкам на грифельной доске. - Невозможно... Проклятый Марко! На это уйдет вся жизнь!
Вся жизнь? Но разве не сам Марко Кассиус дал в руки Агирре средство продлить её на пятьсот лет, а возможно, и дольше?
Поднявшись из-за стола, Агирре подошел к забитому книгами шкафу, повернул его на петлях и достал из оборудованного им тайника в стене флакон с эликсиром. Когда он возвращался к столу, сильный порыв холодного осеннего ветра ударил в окна.
Агирре годами пытался исследовать эликсир. Он изучал законы химических превращений под руководством выписанного из Брюгге престарелого доктора Гийома де Феррана (католика, так что эта связь не вызывала недоумения в Риме), а потом производил опыты над пробами тинктуры. Два факта были установлены твердо. Первый - во флаконе не яд, и второй - состав тинктуры чрезвычайно сложен, он включает тысячи элементов и веществ.
Но допустимо ли для Агирре принять то, что Кассиус назвал эликсиром жизни? Восемь лет назад епископ Толедо ответил бы однозначно - нет, потому что тут пахнет сделкой с дьяволом. Но не теперь, когда Агирре стал другим... Ему часто грезились какие-то фантастические страны и города, где осуществляются желания, где нет ничего недостижимого и горизонты раздвигаются до беспредельности...
Флакон стоял на столе, и Агирре смотрел на него завороженно. Золотые искорки в густой жидкости, отражавшие пламя свечей, словно двигались в загадочном круговороте Вечности. Альваро Агирре не мог оторвать от них глаз, и сквозь хрустальные грани флакона взгляд его устремлялся дальше, на грифельную доску, молчаливую свидетельницу его бессилия и разочарований.
"Имеющий Жажду впитает влагу, имеющий Разум сочтет число, имеющий Время обретет вечность".
Агирре протянул руку и взял тяжелый флакон. Снаружи не на шутку разбушевалась буря, и свинцовый ветер бил в окна все сильнее.
7.
май 1984 года
Колокол взорвал тишину, прогудев мощно и торжественно...
И грянул гром.
Это был самый настоящий гром, производимый австралийской группой "АС/DC" в их проникновенном альбоме "Возвращение в черном", посвященном памяти жертвы алкогольной интоксикации, незабвенного вокалиста Бона Скотта. Ревели гитары, содрогались басы, неистовствовали барабаны. Новый певец Брайан Джонсон голосом, похожим на вой циркулярной пилы, сравнивал себя с грохочущей грозой, низвергающимся ливнем и ураганом, сметающим все с лица Земли. Надо сказать, ему удалось добиться немалого сходства с вышеперечисленными стихийными бедствиями.
- Сделай потише! - жалобно взмолилась Аня.
Юра убавил громкость. Было видно, что он доволен произведенным эффектом, пусть заслуга и принадлежала не ему лично, а Брайану Джонсону со товарищи и усилителю "Амфитон" с колонками 25-АС.
- Эту пластинку ты тоже хочешь поменять? - спросила Аня, разглядывая черный конверт.
- Да, поднадоела...
- А ещё какие?
Юра ткнул пальцем в тощую стопку дисков, стоявшую возле проигрывателя.
- Вот, приготовил... Здесь "Кисс" восемьдесят третий, "Лед Зеппелин" двойной концертный, Купер, Сюзи Куатро... Ну, и по мелочи кое-что, демократы.
- Купера не жалко?
- Да я его записал... Его можно неплохо разменять.
Они собирались на тучу - так меломаны именовали толкучку у магазина "Мелодия", где по субботам и воскресеньям шел бойкий обмен и купля-продажа виниловых дисков. Как они и договаривались вчера, Аня зашла к Юре Солдаеву домой, чтобы сопровождать его на это мероприятие. По традиции туча считалась делом сугубо мужским, но Ане было интересно посмотреть на колоритных персонажей, о которых иногда рассказывали Юра и его друзья.
Аня Данилова, отметившая свое двадцатилетие без всякой помпы, познакомилась с Юрой в пединституте, где и сама училась на факультете русского языка и литературы. Солдаев, что называется, неровно дышал к Ане, но надо отдать ему должное - он был терпелив и ненавязчив, не позволял себе никаких вольностей (впрочем, потому лишь, что вольностей Аня бы и не допустила).
- Ну, пошли? - Юра посмотрел на часы, выключил проигрыватель и засунул пластинку в конверт. - Как раз к десяти успеем.
- Ты же говорил, собираются попозже.
- Самый разгар в одиннадцать, полдвенадцатого... И где-то до двух. Но если не хочешь упустить хорошие обмены, лучше прийти раньше.
Трамвайную остановку окутывал густой туман - май восемьдесят четвертого проявлял щедрость на утренние туманы. Было не очень холодно, скорее свежо, и Аня не мерзла в легкой куртке.
Когда Юра и Аня прибыли к "Мелодии", там оказались лишь двое любителей забугорной музыки. Солидный дяденька лет сорока, с брюшком, в дорогом джинсовом костюме и очках в золотой оправе демонстрировал пластинку группы "Йес" лохматому студенту.
- "Йес", правда, югославский, - втолковывал он, - зато смотри, раскладывается на три части... Состояние - муха не сидела... Я его ценю в четыре с половиной... (это означало - сорок пять рублей, многовато для югославского диска). А твой "Куин" в доску запиленный, тертый и резаный, придется тебе пару демократов добить...
Юра вполголоса перевел Ане реплики владельца "Йеса" на общепонятный язык. "На три части" значило тройной разворот конверта, в отличие от обычного двойного; "муха не сидела" - пластинка в отменном состоянии; "запиленный" - бывший в употреблении; "тертый" - обработанный одеколоном для маскировки царапин и придания товарного вида, что ухудшало качество звучания и было небезопасно для иглы проигрывателя. Под термином "резаный" имелось в виду, что кто-то (сам студент или предыдущий обладатель диска) аккуратно вырезал центральный разворот конверта с целью украшения стен собственного жилища. Смысл выражения "добить пару демократов" заключался в том, чтобы компенсировать разницу в цене пластинок двумя дисками, выпущенными в социалистических странах (кроме Югославии, почти приравненной к империалистическим державам за широкий диапазон издания западной рок-музыки). Демократами, или печатками, называли иногда и лицензионные пластинки фирмы "Мелодия", продавались они обычно по 5-10, редко по 12-15 рублей за штуку.
Пока Юра объяснял эти премудрости Ане Даниловой, число меломанов у магазина возросло человек до двадцати. Общение шло довольно вяло, каждый присматривался и принюхивался, и не было совершено ещё ни одного обмена, когда неожиданное (всегда неожиданное, несмотря на регулярность) происшествие сплотило тучный народ в едином порыве.
Из тумана, скрадывающего звуки, абсолютно бесшумно выплыла милицейская машина, в просторечии именуемая бобиком, и над площадью прогремел из динамиков поставленный комсомольский голос.
- Граждане спекулянты, торгующие пластинками! Предлагаем всем оставаться на местах...
Это подействовало, как выстрел стартового пистолета. Меломаны дружно кинулись наутек, прочь от бобика. Скачущую колонну возглавлял джинсовый дяденька, владелец "Йеса". Он и бежал чрезвычайно солидно, выставив вперед брюшко и обеими руками прижимая к груди импортный кожаный портфель. Юра и Аня неслись в конце колонны - Солдаев прятал под курткой полиэтиленовый пакет с рекламой "Мальборо", где лежали его пластинки. Аня смеялась, ей было весело... Они остановились и отдышались в какой-то подворотне квартала через два.
Попадание в милицию с тучи ничем особенным не грозило. С задержанными меломанами милиционеры обращались деликатно, записывали имена и отпускали вместе с пластинками, так что побывавшие в милиции вскоре возвращались на тучу (дважды в один день бобик не приезжал практически никогда). Сообщений в институт или на работу никаких не посылалось, и причина охоты за тучистами представлялась, по правде говоря, не очень ясной. Выловить крупных спекулянтов? Но таковые с дисками, как правило, не связывались (много ли на них наваришь?) Чуждая идеология? Это в прежние времена бывало, что меломанов избивали, отбирали пластинки, выгоняли из учебных заведений... Но теперь подобные вещи остались в прошлом, и систематические появления бобика объяснялись, видимо, либо идеологической инерцией, либо милицейской скукой.