— Они будут сравнивать и говорить: вот как зверствовало гестапо, а вот как боролось с врагами народа наше энкавэдэ. Вот их Мюллер, а вот наш Берия... — Вежливо, но расчетливо мстил ему вождь. — Ты хочешь, чтобы они видели разницу между Мюллером и Берией, Лаврентий?
— И они увидят ее, товарищ Сталин, — угрожающе пообещал Берия. — За нами не заржавеет.
— Но это не значит, — задумчиво набивал трубку вождь, — что мы должны выпускать ход нашей истории из-под контроля. Уже сейчас мы должны думать над тем, что из наших деяний достойно истории, а что недостойно, поскольку это наши повседневные государственные дела. Зачем будущим поколениям знать, в каком халате и каких тапочках ходил товарищ Берия по своей даче? Я правильно говорю, Лаврентий?
— И даже знать о том, что у Берии была дача, народу тоже не обязательно.
— ...Вот почему ты правильно делаешь, — вновь слушал только самого себя Сталин, — когда не допускаешь, чтобы слух о покушении на товарища Сталина обрастал разговорами, сплетнями и домыслами наших врагов. Кто еще знал о том, что двое бывших наших солдат были заброшены сюда для этой гнусной операции?
— Офицеры, которым докладывал лейтенант — капитан, майор, полковник, генерал...
— Даже генерал? — сокрушенно покачал головой Сталин, тяжело вздохнув.
— Все они будут молчать.
— Будут?
— У нас молчат.
— Там еще оказались замешанными какие-то милиционеры...
— Будем считать, что их уже нет, — общипывал гроздь винограда Берия. — И тех, кто их расстреляет, тоже не будет. Зачем истории знать то, что знать ей не положено? — почти скопировал Берия акцент своего хозяина.
— Но кто-то уже успел узнать о «Кровавом Кобе» в Верховном суде, прокуратуре, ЦК?
Берия задумчиво уставился в потолок и, не опуская подбородка, высокомерно повертел головой:
— Ни один человек.
— Значит, никто? — не поверил ему Сталин.
— Вроде бы... — уже менее уверенно подтвердил Берия.
— Совсем никто, Лаврентий? — наклонился к нему вождь через стол.
Берия наконец-то опустил голову и, глядя на вождя, поиграл желваками.
— Кроме меня...
— Вот видишь, Лаврентий, — еще более мрачно и отрешенно вздохнул Сталин. — Вот видишь...
— Но я-то буду молчать, — почти шепотом, срывающимся голосом проговорил «первый энкавэдист большевистской империи».
— Ни на кого нельзя положиться, товарищ Берия. Ты знаешь это не хуже меня.
Берия нервно сорвал с переносицы очки, словно они мешали разглядеть Сталина. Обычно полусонные, ледянистые глаза его вдруг налились кровью и полезли из орбит.
— Так что же мне теперь, застрелиться, что ли?! — не выдержали нервы у Берии. — Прямо здесь, у тебя на глазах?
Сталин задумчиво помолчал, внимательно осмотрел трубку, словно заподозрил, что ему подсунули не ту, или не тот табак...
— Почему прямо здесь? И потом... всему свое время, Лаврентий. Всему свое время.
27
...В разгромленном немцами партизанском лагере сержант Николай Крамарчук все же побывал. Вместо землянок он обнаружил руины, вся территория изрыта воронками от мин, лес вокруг выжжен. Однако ни останков своих друзей, ни могил...
«Опасаются, что люди, пришедшие на смену беркутовцам, станут поклоняться их могилам, — понял сержант. — Поэтому тела партизан увезли вместе с телами своих солдат».
За два часа до того, как отправить Крамарчука на разведку к Подольской крепости, Беркут вывел его из лагеря и там, под одним из динозавроподобных валунов, показал свой тайник.
— Если погибну, найдешь в этом тайнике небольшой пакет с кое-какими захваченными у немцев документами и письмом для Марии. Сделай все возможное, чтобы пакет попал к ней. Документы она сохранит, чтобы при первой возможности передать нашим.
— Как свидетельство того, что мы здесь тоже кое-чего стоили, — согласно кивнул сержант.
— Сейчас она пока что прячется в Гайдуковке. Но даже если ее там не окажется, разыщи. Хоть после войны — все равно разыщи.
— Почему ты так? — удивился тогда Николай. — Ты что это вдруг надумал, комендант?
— «Комендант», — благодарно похлопал его по плечу Беркут. — Только ты и можешь еще назвать меня так.
— И Мария Кристич, — напомнил Николай. — Бывший санинструктор дота. Трое из тридцати одного... Говорят, на войне это еще по-божески.
Вздохнули. Помолчали...
— Считай это моей последней просьбой, сержант. Кроме тебя об этом тайнике не будет знать никто.