– Но вначале продались фашистам. Служили у них. Дали согласие совершить покушение, – Кондаков остановился в проеме двери, словно пытался загородить дорогу Меринову, препятствовать его бегству. – Но когда поняли, что выполнить задание не по зубам и что скоро нас обложат, как волков, побежали сдаваться. Вот и весь твой шанс, ворон тебя не клюй.
– Ты, майор, ожидаешь, что буду спорить? – саркастически рассмеялся Меринов, повторяя те же слова, которыми только что пытался охладить его сам Кондаков. – Что стану доказывать, говорить о присяге рейху?
– Тогда какого ж ты хрена? – вспылил Кондаков. – Провоцируешь, скотина?!
– Ничему тебя в Германии не научили, майор. Никакой интеллигентности в тебе. Никакого офицерского лоску. А заметил, как там, у них, ведут себя офицеры? Если уж офицер – то видно, что это офицер.
– Слушай ты, зэк-ворюга! – ударился в еще большую ярость Кондаков. – Ты на себя, на свою суконно-лагерную рожу глянь… – Он хотел добавить еще что-то, но, встретившись со взглядом Меринова, усилием воли сдержался. – Впрочем, что это мы? – примирительно пробормотал майор, выходя из землянки. – Давай прекратим этот разговор. Нам еще вместе дело делать…
– А ты и не обидел меня, – похлопал по плечу Меринов, протискиваясь мимо него в дверь. – Я годами приучивал себя не вскипать, не обижаться и не таить зла.
Диверсанты оставили землянку и, соблюдая все меры предосторожности, вновь обошли возвышенность, осмотрели окрестные холмы. Они решили выступать под вечер, чтобы к утру добраться до шоссе и сесть на первую попавшуюся попутку. Всего в семи километрах была железнодорожная станция. Но они знали, что ничто так не контролируется, как станции, и решили не рисковать. Вдруг об их высадке уже знают.
– Если честно, я ожидал, что рано или поздно ты заговоришь об этом, – сказал Кондаков. – Что у тебя появится мысль явиться с повинной.
– У тебя ее не появлялось, свадебный майор?
Они вновь схлестнулись взглядами, и вновь Кондаков отступил:
– Ладно, я тебе не Бог и не гестапо. Но чтобы больше я этого не слышал. На такой риск нужно идти, будучи уверенными друг в друге. Или сразу же разбежаться.
Меринов ухмыльнулся своей особой блатной ухмылкой, которая всегда коробила Кондакова. Но ничего не ответил.
Они знали, что раз стоит землянка, значит, где-то рядом должен быть ручей или родничок. И нашли его на соседнем холме, под корнями старого дуба – совсем миниатюрный, словно маленькая лужица. Но эта лужица давала исток такому же хиленькому ручейку, незаметно пробивавшемуся по склону и здесь же, в балке, уходившему под землю. Вода в нем оказалась на удивление холодной и солоновато-терпкой.
– Минералка какая-то, что ли? – проворчал Меринов, отплевываясь. – Но жрать можно. Особенно если хворь какая в нутре завелась. Вдруг излечит.
– Значит, сдаваться ты не хочешь. – Не вкус воды волновал сейчас Кондакова. Привкус предательства. – Тогда что же? Ехать в действующую армию, по этим документам вклиниваться в какой-либо полк и топать на Берлин? Рассчитывая, что потом вернемся на гражданку уже с настоящими, фронтовыми?
– Не пройдем мы в действующей. Слишком большие чины. – Меринов вновь испил минералки, но в этот раз она показалась ему куда вкуснее. Как и майору. Они сидели по разные стороны родника, решив, что нужно дать шинелям проветриться, чтобы не чувствовалось запаха дыма. Как-никак шинели были новенькими. И возвращались они пусть из далекого, зауральского, но все же – госпиталя.
– Смершевцы с первого дня расколят так, что труха из нас посыпется.
– Тогда остается один выход – обосновываться в этой землянке?
– Жаль только, что дело к зиме идет, – облегченно вздохнул Меринов, обрадовавшись, что наконец-то майор пришел к тому единственно мудрому решению, к которому лично он пришел еще вчера вечером, как только они наткнулись на это лесное пристанище. – Если верить карте, в шести километрах отсюда – станция, в пяти – село, в четырех – небольшой хуторок.
– А ты поверь ей.
– Фронт мы с тобой, майор, прошли, в плену выжили. Как выживать в лесах и болотах, убивать и защищаться, нас тоже обучили дай бог каждому. Я ведь когда воровской малиной увлекся, сотой доли того не знал и не умел, что умею сейчас. Ты – тем более. Другое дело, что по школьным наукам ты грамотнее меня.
– Но ведь мы же говорим сейчас не о школьных отметках.
– Верно… Мы говорим о том, что мы с тобой – здоровые, обученные, хорошо обмундированные и не менее хорошо обстрелянные мужики. У нас есть деньги и оружие. Даже мины у нас есть – что тоже может пригодиться. И явочная квартира… По крайней мере до тех пор, пока мы глаза германцам мылить будем да подыскивать тайные явки у местных вдовушек. Так какого черта совать голову в петлю? Немец ведь все равно обречен. Не согласен, лагерь-майор?