— Морячок, сдачу забыли!..
Киоскёрша оказалась той самой девушкой, которая повстречалась ему ночью.
С тех пор прошло 25 лет. Павел Иванович никогда не думал, что время столь быстротечно.
Лишь порою, сидя в кино, наблюдая, как играют «Марченки» или «Гурченки» — так он обычно выражался о тех артистках, которые напоминали ему молодую девушку в синей юбке, — он чувствовал, как его старое выдубленное и избитое жизнью сердце пронзает светлая боль воспоминании.
И опять вспомнилось, что прошло целых четверть века. Теперь у него уже две дочки. Одна из них вышла замуж за офицера, другая дружила с парнишкой из профессионально-технического училища. Замужество первой сошло гладко, молодые подошли друг другу. Володя понравился и Кире Андреевне и тестю.
Павлу Ивановичу был по душе также и Анин дружок. Однако Кира Андреевна поглядывала на парнишку косо, лишь из вежливости не указывая ему на дверь. Подумайте, какой-то ремесленник, а имеет виды на дочь капитана дальнего плавания и ныне начальника экспедиционного лова.
У семьи Закурко есть своя автомашина, водит её та же Кира Андреевна. Их дом изобилует коврами и всякой мебелью. Павел Иванович привык к комфорту, и судьбе было угодно чтобы каюта на новом базовом корабле оказалась не менее комфортабельной. Но иногда, вышагивая по железному, скользкому от рыбьей чешуи палубному настил беседуя с рабочими в ватниках и высоких резиновых сапогах он, как ни странно, ощущал, что настоящая жизнь миновала его, пронеслась стороной, что где-то далеко-далеко то утро, когда он, стоя у каменной ограды, смотрел на морские суда и радовался предрассветному прохладному ветерку.
Его жена — в прошлом простенькая продавщица газет Кирочка — уже давно нигде не работает. А сейчас и радиограмму шлёт: почему опоздал поздравить? И в самое горячее время для него время когда случается, по двадцать часов не сомкнуть глаз.
— Ну что ж, такова жизнь, — как бы оправдывался он, хотя и знал, что этими словами обманывает себя. Однако не мог Павел Иванович согласиться и с теми кто гововаривал: «Любовь моряка — вы сами знаете какою она бывает порой». Любовь у Павла Ивановича не была такою, он любил свою жену, свою Киру и хотел относиться к ней по-прежнему, несмотря на то, что порою страдало его мужское самолюбие.
Сколько раз приходилось Кире ожидать его возвращения из морских рейсов. Никогда не изгладится из памяти их первая встреча после войны. Он ехал с фронта подчас «зайцем», едва втискиваясь в битком набитые вагоны. Все военные годы Кира провела в захолустной сибирской деревне, работая с утра до ночи, чтобы прокормить малолеток-дочерей и себя. Четыре года не было от мужа никаких известий: в первый месяц войны она проводила Павла на торпедный катер и с тех пор ни одного письма. Исхудавшая, загорелая до черноты, в старом ситцевом платье, она бросилась ему на шею и разрыдалась. И в этот вечер выплакала всю боль, которую все эти годы она испытывала в холодной Сибири, всю свою материнскую любовь и женскую гордость.
Павел тогда словно онемел, потрясённый встречею с семьёй, а после сказал:
— Ничего. Начнём всё заново.
Жена в ответ опять всплакнула.
— Заживём… да, да… заново…
Он помнил, какой была Кира в первые послевоенные годы. Со дня на день крепла его любовь к ней, любовь, возрождённая после долгой разлуки. Вот она — жена — стоит на пирсе, моложавая, радостная, загорелая, в белом платье. У неё открытые красивые плечи, словно изваянные искусным скульптором. Она прижимает к груди яркий букет. Тогда Павел Иванович чувствовал себя помолодевшим на добрый десяток лет.
На суше рядом с Кирой он не представлял, какую огромную роль играет женщина в жизни моряка.
А когда снова наступал срок и он покидал семью, когда рядом не было Киры, воспоминания о ней постепенно очищались от всего наносного, житейского. В него вселялся морской покой, и в то же время в нём оживала морская тоска по счастью. И она — Кира Андреевна — была для него этим счастьем, светлым, надёжным.
Признаться, в первые годы супружества, в годы медленного продвижения по служебной лестнице ему было по душе, что Кира изменилась: скромная девушка стала волевой и энергичной женщиной. Она привыкла хорошо одеваться, следуя моде, прекрасно обставила квартиру. Ему нравилось, как жена ухаживала за ним во время короткого отдыха перед новым морским походом.
Выходило так, что одновременно с повышением мужа на службе преуспевала в своём личном мирке и Кира Андреевна. У неё появились новые знакомства, новые туалеты, новое отношение к людям, порождённое возросшим самомнением. И всё-таки она — жена и мать — была любима. Даже манера Киры Андреевны ходить с гордо вскинутой головой нравилась мужу.
В начале их совместной брачной жизни Павлу Ивановичу казалось порою, что он обладает какой-то самостоятельностью. Идёт куда хочет и когда хочет. Однако теперь к тем немногим дням, которые он проводил на берегу, можно было отнести излюбленное выражение боцмана:
— Жена, Павел Иваныч, это, скажу я, вроде Северного моря. Волны будто бы и нету, а всё бьёт, любит не отпускает.
И ещё добавлял боцман:
— У нас жёны дома посиживают, нас дожидаются, а глядишь, кабальеро (он подразумевал под этим словом испанцев и португальцев) даже корабли женскими именами крестят: Санта-Мария, Санта-Евгения, Санта-Элиза. Не прожить им без женщин.
Думая о Кире, Павел Иванович не удивлялся, когда молодые моряки приходили просить его:
— Отпустите меня на берег, уйдёт ведь она к другому. Знаю я женскую натуру.
Он понимал это нетерпение молодых, но сделать ничего не мог.
Кое-кто высказывался по-иному:
— Да ты только пройдись по главной улице — сразу баба отыщется. А разговор у неё один: «Будешь зарабатывать триста — айда в загс, а двести — маловато!»
Таких женщин Павел Иванович не понимал и пугался, если где-то в тайнике души проскальзывала невольная попытка сравнить их с Кирой.
Абсурд! Нет, лучше не проводить таких сравнений. Он был убеждённым приверженцем чистой, неотступной любви, с первого взгляда.
Именно так — с первого взгляда полюбил он свою Киру. Он любил её всё то время, в течение которого продавщица газет превратилась в жену начальника экспедиции. Он видел в ней всё ту же девушку в синей юбке, а сам себе по-прежнему казался молодым, белокурым, застенчивым, поразившимся собственной смелости.
— Да стоит ли придавать такое значение злосчастной радиограмме, — .укорял себя Павел Иванович. — Ну ладно, я вижу в словах жены лишь взбалмошность и каприз, а может быть, в её понимании это и есть настоящая любовь.
Испытывая приливы счастья, он думал о первой ночи, когда они встретились. Он стыдился, когда вспоминал о своей смелости с хмельной головы, он думал о Кире, когда та носила первого ребёнка, — счастливой, а временами задумчивой; он вспоминал, какой она была в трудном, сорок пятом году в Сибири.
А дальше! Дальше думать не надо. Всё в порядке, всё.
Да так ли? Поразмысли — можно ли видеть в жизни лишь то, что нравится, а от всего другого отмахиваться?
Бывало, корабль только-только вернётся из плавания, ещё всюду навалены рыболовные снасти, а Кира уже на палубе около мужа. А теперь… Ведь если она осталась прежней, хорошей, так почему перестала приходить в гавань, почему сказалась больной в день, когда рыбаки праздновали Первое мая, и не была на торжестве, куда пригласили Павла Ивановича? Почему, наконец, ей неприятен тот Анин парнишка воспитанник детдома? Неужели она досадует, видя у себя в шикарной квартире шинельку с чёрными металлическими пуговицами и следами извёстки? Или веснушки его не по вкусу?
Павел Иванович впервые ощутил, как нечто тягостное и томительное, тревожившее временами одно лишь сердце, теперь охватило всё его существо. Ему стало больно от горького сознания, что иссякла в нём светлая тоска по счастью, тоска, без которой так трудно людям на море.
Павел Иванович взял, радиограмму, изорвал её в клочья. И казалось ему — пальцы рвут не сложенный вдвое бумажный листок, а исполинское панно, которое непонятно почему возникало в его воображении. На этом панно видел он завершение летнего рейса. Пять лет назад: Кира загорелая, оживлённая, с открытыми плечами, словно изваянными искусным скульптором, с огромным букетом цветов, прижатым к груди.
С болью и гневом он отмахнулся от этих воспоминаний.