Потом он позвонил Ольшевскому:
— Толя, вызови 41-46, тех самых фокусников. Да, да, капитана и альпиниста — обоих.
У загорелого и бородатого парня были большие неловкие руки.
Павел Иванович чуть ли не испугался, увидев его.
— Садитесь!
Парень сел на табурет у двери, шапку положил на колени.
Павел Иванович ходил по каюте из угла в угол.
Остановился возле иллюминатора, спиной к парню.
— Жена есть? — спросил Павел Иванович без всяких вступительных слов.
— Нет… Холост.
— А невеста? — При этом он повернулся лицом к рыбаку. — Невеста, спрашиваю, есть?
— Есть. В деревне живёт.
— Работает?
— Да.
— И это вы плясали на айсберге?
— Я.
Парень чуть смутился, Павел Иванович оставался серьёзным, сдержанным.
— У вас вода, что ли, кончилась?
— Нет.
— Так чего же?
— Танкеры плохую воду привозят. Безвкусную.
— И поэтому забираете с айсберга?
— Да.
— А кто в ответе будет?
— За что?
— А рухни айсберг, тогда как? — зло спросил Павел Иванович.
— С чего бы ему рушиться?
— У всех айсбергов один конец. А с кого на берегу спросят, если вы трупом ляжете, а корабль на дне будет?
Парень, у которого начальник даже имени не спросил, умолк. Как-никак, перед ним сам начальник экспедиции!
Павел Иванович продолжал ходить из угла в угол, останавливаясь порой у иллюминатора, через который виднелся край айсберга и синел кусочек моря.
— Вы первыми отправились на лёд за водой. А вслед за вами и все другие потянутся. Сейчас была одна возможность, а тогда будет сотня таких возможностей. Вы там, наверху, размахиваете руками и на солнце глядите, а не знаете, что айсберги иной раз от одной лишь судовой сирены, от звука опрокидываются. Я отвечаю не только за вас. Вы слышите, молодой человек, я, чёрт возьми, и перед жёнами вашими и перед невестами ответственность несу. Мне положено всех участников экспедиции доставить живыми и здоровыми. По-вашему, это шутка: почти целый час смотреть на ваши выходки? Сами видите — волосы у меня от этого седеют.
Шагая из угла в угол, он говорил бы дольше, но случайно глянул в зеркало, увидел своё побагровевшее лицо, которое заставило его успокоиться.
— Что загрустил? Бить не собираюсь… можешь идти… Нет, постой — невеста твоя работает?
— В колхозе.
— Не лодырничает?
— Откуда я знаю. Я ведь дома не засиживаюсь.
— А знать надо!
Парень молчал.
— Закон есть закон, — отрезал Закурко. — Воды со льда больше не брать. — Он ещё раз прошёлся из угла в угол, и ему показалось, что он мучает молодого человека. — А сейчас позовите ко мне капитана!
Парень тихонько затворил за собой дверь.
— Старик нынче не в духе, — сказал он капитану. — Шумит. Зайти велел.
— Что он хочет?
— Воду, мол, нельзя забирать, ну и ещё всякое…
— Н-да…
Парень прошёл по узкому коридору, поднялся на палубу, откуда его лебёдкой опустили на борт траулера. «А ведь правда, лопни сейчас трос у лебёдки или развались тогда айсберг — беда», — думал он, зависая над своим судёнышком, таким невзрачным по сравнению с базовым кораблём.
Тут ему вспомнилось сердитое лицо Павла Ивановича, теребившего свои волосы. Может быть, и впрямь седины у начальника прибавилось за те самые полчаса.
«Вот бы Кате посмотреть, как я на айсберге стоял и в небо глядел. Здорово!»
Спустя минут пятнадцать на траулер вернулся и капитан.
— У старика, видно, нелады с женой, — сказал он парню.
— Возможно.
— Говорил он тебе, что жён надо любить?..
— Да…
— Вот, вот.
Но тут же моряк вспомнил, что он всё-таки капитан, и сказал юнцу:
— А какого чёрта ты на айсберге размахался! Будто колхозник сено метать пришёл. Старик смотрит и нервничает. Стыдно!
Парень потупился.
У него уже вертелись на языке слова покрепче капитанских, но он смолчал, видя, как между айсбергами погружается в Атлантику солнце: красное, тусклое и более холодное, чем на материке.