Магазин находился на улице Сены. Дело было днем, он, видимо, только что открылся. Хозяин разбирал за небольшим столом почту. В помещении никого, кроме нас, не было.
— Можно посмотреть ваши книги? — спросил я.
Хозяин поднял голову, недоуменно взглянул на меня.
Впоследствии я понял, что так спрашивать не принято. Следует сказать: «Можно бросить взгляд?» Люди не любят, когда роются в их товаре. А дорогие книги и вовсе не тот товар, в котором можно рыться.
Я повторил вопрос, и хозяин, поколебавшись, указал на застекленные полки:
— Смотрите.
Полки тянулись вдоль трех стен просторного, светлого помещения. Я подошел к одной из них, сдвинул стекло и робко взял в руки книгу в тяжелом малиновом переплете из глянцевитого сафьяна с золотым тиснением.
Сначала хозяин краем глаза наблюдал за мной, но, удостоверившись в том, что я осторожно, даже благоговейно обращаюсь с книгами, перестал обращать на меня внимание и весь ушел в свою корреспонденцию. Обращаться так с книгами меня приучил отец — раскрывать не больше, чем на девяносто градусов, за страницы не хвататься, а лишь слегка придерживать за краешек.
Если не ошибаюсь, я провел там часа два и за это время прошелся по всем школам французской иллюстрации от сецессиона Тулуз-Лотрека до абстракционизма, от аскетического геометризма Луи Жу до откровенной эротики Бертоме Сент-Андре и от натурализма Лобель-Риша до сюрреалистических кошмаров Сальватора Дали.
— Цены помечены на последней странице, — объяснил хозяин.
Цены действительно были аккуратно проставлены карандашом на последней странице — уместная предосторожность, чтобы я не остановил свой выбор на издании, стоимость которого равняется стоимости «мерседеса». Многие тома на этих полках были и в самом деле фантастически дороги, и я не без грусти отмечал про себя издания, иллюстрированные Боннаром или Пикассо, которыми мне никогда не владеть, потому что и впрямь легче купить машину, чем такую книгу.
Но вместе с тем я уяснил и другую деталь, которая лила воду на мою мельницу: цены не всегда соответствовали художественным достоинствам изданий. Это ведь рынок, а рынок всегда руководствуется модой и вкусами клиентуры. Меня потрясло, что альбом с тривиально-похотливыми обнаженными телами Шимо стоил столько же, сколько книга, иллюстрированная великолепными офортами Жоржа Руо, а виртуозные, но пустенькие гравюры Марселя Вертеса ценились дороже, чем томик с графикой Жюля Паскена.
Методично осмотрев все выставленные на полках сокровища, я отобрал прекрасную книгу с гравюрами по дереву Мазереля — я любил Мазереля, а цена более или менее соответствовала моим возможностям.
— Замечательный художник, — заметил хозяин, тщательно заворачивая покупку.
— Но, судя по всему, на него нет спроса…
— О, не надо преувеличивать, — возразил он. — Спрос есть, но не такой, конечно, как между двумя войнами. Что вы хотите? В Париже чересчур много художников, чтобы одни и те же имена всегда занимали центральное место в витрине.
То был софизм, но к чему затевать спор? Мы попрощались, я сказал «до свиданья», он ответил «до скорой встречи» и оказался прав, потому что не прошло и недели, как я снова переступил порог его магазина.
За какие-нибудь два-три месяца я стал если не своим человеком, то, во всяком случае, добрым знакомым почти всех торговцев дорогими изданиями во всех районах города. Владельцы магазинов позволяли мне часами рыться на полках, и только одна дама из Фобур Сент-Оноре не проявила достаточного понимания этой моей страсти. Она была не владелицей, а супругой владельца, но ежедневно замещала его в те часы, когда он обходил в поисках товара богатые дома и аукционы. Магазин их состоял из двух просторных, соединенных порталом помещений, немного мрачных, но набитых до потолка истинными библиофильскими сокровищами.
— Можно бросить взгляд на книги? — спросил я, впервые очутившись в этом святилище.
— А что вас интересует? — в свою очередь спросила дама.
Мы стояли друг против друга, я — у порога магазина, она — у порога критического возраста, и торопливо изучали друг друга.
— Да так, специально — ничего… — ответил я.
— Но все же?
— Ну… Иллюстрированные издания…