— Взгляните, какая бумага, какая печать, какие гравюры! А теперь всему этому пришел конец.
— Вряд ли тут повинны только автомобили, — возразил я, опускаясь на стул, потому что разговор грозил затянуться.
— Естественно, не только автомобили, — согласился старик, облокачиваясь на свое старинное бюро. — Но главная причина — в них. А остальное… Остальное — результат жадности и безвкусицы. Как, впрочем, во все времена…
Он вновь указал жестом на запертые шкафы.
— Все книги там — наши собственные издания. Все до одной — начала века, той эпохи, когда были и настоящие издатели, и настоящие ценители, когда роскошная нумерованная книга стоила целое состояние.
Он взглянул на меня поверх очков в тонкой золотой оправе и, должно быть, прочитав на моем лице тень сомнения, продолжал:
— Не думайте, что я превозношу старые времена только потому, что и сам стар. После первой мировой войны тоже встречались хорошие издания, не могу не признать. Но люди, не обладающие ни вкусом, ни нравственными устоями, быстро смекнули, что, раз эта деятельность так доходна, им тоже следует ухватить свою долю. Потребовалось всего несколько лет, чтобы наводнить рынок низкопробными изданиями, которые тщатся сойти за роскошные только потому, что экземпляры пронумерованы и отпечатаны на плотной бумаге. Говорят, Франция — страна гениев. Я француз, и мне такое суждение лестно. Но у нас много и гениальных шарлатанов. И то, что создано истинными гениями, спешат погубить гении шарлатанства. Великое и смешное всегда идут рука об руку.
Он снова замолчал и взглянул на меня поверх очков, словно оценивая впечатление от своей тирады. Я воздержался, однако, от оценок, зная по опыту, что француз зачастую готов поносить все французское, но не выносит, когда то же самое позволяет себе иностранец.
Несколько позже мне довелось свести знакомство с одним переплетчиком, который ростом, возрастом и суждениями во многом напоминал книготорговца с улицы Лафайет, если что и отличало его от книготорговца — по крайней мере внешне, — так это короткая седая бородка.
Его мастерская находилась в переулке неподалеку от театра «Одеон», меня завлекли туда несколько богато переплетенных томов, выставленных в небольшой витрине.
— Вы серб, — после первых же моих слов сказал старик, уверенно ткнув в меня указательным пальцем.
— Нет, болгарин.
— Все равно, значит — славянин. Я тоже.
Он оказался русским, похвастался, что дружит с Эренбургом, который бывал у него в гостях, в доказательство показал книгу с автографом. В общем, четверть часа прошло в болтовне на различные темы, и только тогда хозяин спросил, что меня к нему привело.
— Эти книги продаются или вы только принимаете заказы на переплеты? — спросил я, указывая на полки, где были выставлены несколько десятков образчиков переплетного искусства.
— Я только переплетаю. Разумеется, когда есть заказы. А все, что вы тут видите, сделано мною не на заказ, а для собственного удовольствия. Вы можете счесть, что с моей стороны слишком самонадеянно именовать себя художником, но во мне хотя бы сидит художническая любовь к искусству.
Он взял в руки объемистый том в футляре из алого сафьяна. Сняв футляр, вынул книгу в точно таком же переплете, снял и этот переплет, оказавшийся в действительности чем-то вроде кожаной папки, и тогда засверкал во всем своем великолепии собственно переплет, представлявший собой мозаику из разноцветной кожи с золотым орнаментом.
Я раскрыл книгу. Это был первый экземпляр «Харчевни королевы Гусиные Лапы» Анатоля Франса, отпечатанный на перламутровой японской бумаге с подлинными акварелями Огюста Леру. Великолепный том, в котором все же наибольшим великолепием отличалась работа переплетчика.
— Сколько же времени уходит у вас на такое?
— Никогда не подсчитывал — три месяца, полгода…
— Но почему же исчезла клиентура?
— Она не исчезла, а поредела. Преклонение перед машинным производством и безумствами авангардизма сделало свое. Нельзя восторгаться абстракционизмом и одновременно любить дорогую, артистически переплетенную книгу, которая представляет собой конкретную вещь, содержит конкретный текст, имеет конкретный смысл и не может вместо иллюстраций к этому смыслу включать в себя графические бессмыслицы.
— Что же заказывают вам нынешние клиенты?
— Да вот… — он с презрением показал на два сброшюрованных тома у себя на столе. — Воспоминания Казановы. С порнографическими рисунками Брунеллеско! Заметьте: я не ханжа. Но вы дайте мне эротику Майоля или, если угодно, Леграна или Ропса, а не эту невежественную, увечную спекуляцию на деликатной теме. Я сказал заказчику: «Простой сафьяновый переплет обойдется вам в пятнадцать тысяч франков. На мой взгляд, для такого издания это все равно, что вышвырнуть деньги на ветер». А он говорит: «Вы о моих деньгах не заботьтесь. Давайте лучше выберем кожу». Что вы хотите — идиоты. Платят за сафьяновый переплет для рисунков, которым место в клозете…