— У ваших коллег, — сказал я ему однажды, — работы Домье стоят вдвое дешевле.
— Верно, — подтвердил он кивком головы. — Они все еще недостаточно ценят его, и я советую вам этим воспользоваться. Я сам часто прохаживаюсь по их папкам.
Выражение лица у него было не слишком приветливое — губы из-за парализованного нерва были стянуты в сторону и казались застывшими в кривой, мрачной усмешке.
— Вы не найдете у меня ничего по дешевке, но зато можете обнаружить оттиски, которых больше нет нигде, — продолжал Леконт, пока я просматривал очередную папку, потрясенный талантом художника и ценами торговца.
— Подозреваю, что самые лучшие вы все же оставляете себе, — отозвался я.
— Вы правы. Но если я торгую графикой, а не чем-то иным, то единственно потому, что мной владеет страсть к хорошей гравюре. Эта страсть и была началом…
— Она же будет и твоим концом! — вмешалась мадам Леконт, сидевшая в углу перед стопкой счетов.
И, повернувшись ко мне, добавила:
— Вы представляете? Выбрасывает бешеные деньги как раз за те вещи, на которые нет спроса. У нас наверху собрано уже больше десяти тысяч литографий Домье! Вы представляете?
— Не уверен, что их так много, — проворчал муж, недовольный ее болтливостью. — Но действительно Домье — моя любовь. И поверьте, пройдет не так уж много времени, как цены на него вдруг подскочат.
— Я слушаю это уже пятнадцать лет, — скептически обронила супруга.
— А разве с Лотреком не было то же самое? — раздраженно спросил Леконт. — Всего два года назад мои папки были набиты его работами, чудесными работами, и стоили они дешево, а никто не брал. И вот цены внезапно выросли в десять, а потом и в сто раз, литография, которая стоила раньше пятьдесят тысяч, теперь стоит пять миллионов, и все это произошло так быстро, что я проморгал, позволил себя обобрать самым подлым образом.
— Тебе не привыкать, — ввернула жена.
— Два года назад приходит ко мне один американец и спрашивает, есть ли у меня Лотрек. «Есть, и очень много, — отвечаю я, как последний дурак. — Три эти папки — сплошь Лотрек». И вообразите, он раскрывает их одну за другой и одну за другой опустошает, оставляет мне только несколько пустячков. Я сам упаковал ему покупки, даже помог погрузить в машину и был, разумеется, в восторге от сделки, пока в голову не закралось сомнение. Снимаю трубку и звоню Прутэ. Выясняется, что американец успел еще утром побывать у него и скупить всего Лотрека, какой там был. Звоню Мишелю — та же история. А неделей позже на аукционе в Нью-Йорке цены подскочили фантастически. И получилось, что я отдал товар за бесценок как раз тогда, когда он начал что-то стоить.
— Надеюсь, у вас были кое-какие запасы…
— Благодарение богу… Конечно, запасы у меня есть… Но если мне удалось их создать и удалось выплыть на поверхность, то лишь благодаря человеческой глупости. Я ведь начал свою деятельность с торговли старыми книгами на набережной. И в поисках книг нередко набредал на замечательные гравюры, которых никто не ценил. Люди глупы. В том числе и те, кто покупает графику. Предлагаешь им Домье, этого гения, а они капризничают, говорят: «Чересчур много политики…», «Слишком мрачно…» Или: «Не нарисовал ни одной красивой женщины…»
Помолчав, он снова обратился к жене:
— Разве с Гойей было не то же самое?
Поглощенная счетами, она не удостоила его ответом.
— Совершенно то же самое, — продолжал он. — Было время, когда никто не хотел покупать «Капричос», потому что там изображены уроды и чудища. О «Бедствиях войны» и говорить нечего — они годами пылились в папках. А теперь те же самые олухи, которые прежде слышать не хотели о Гойе, дерутся на аукционах из-за любого его офорта.
Месье Мишель и его сыновья тоже питали страсть к хорошей гравюре и тоже обладали хорошей коллекцией, но у них долгие беседы велись реже, потому что магазинчик почти всегда был набит туристами с набережной, и хозяин частенько пускал меня во внутреннее помещение, предоставляя управляться с папками самому. Здесь, в этой уединенной комнате, работать было спокойнее, но в передней части магазина — забавнее, там была возможность коллекционировать не только гравюры, но и разнообразнейшие курьезы снобизма и невежества.
Помню, однажды не слишком молодая, но сверхэлегантная дама вошла быстрым, деловым шагом и столь же быстро и деловито сообщила месье Мишелю:
— У меня есть два Миро. Муж повесил их в столовой два месяца назад, но они мне надоели. Вы бы купили их?
— Вероятно… — ответил он.