Тем временем моя коллекция все пополнялась, хотя и не лошадьми и не сценами охоты. Сначала моя программа ограничивалась творчеством нескольких мастеров, в первую очередь Домье. Но мало-помалу она охватила весь XIX век, а поскольку, как говорил великий Домье, «надо жить своим временем», то потом распространилась и на XX. А когда мне случалось наткнуться на хорошие и недорогие работы более ранних эпох, то я не мог отказаться и от них — ведь даже самый неопытный любитель знает: гравюра, которую ты однажды упустил, второй раз тебе уже никогда не попадется.
Наибольшие соблазны и наибольшие затруднения таились в магазине Ле Гарека. Собственно, затруднение было одно, и именовалось оно мадемуазель Валантен — речь идет о немолодой помощнице молодого хозяина.
Каждый раз, когда я намекал, что не прочь бы заглянуть к нему на склад, Ле Гарек с готовностью обещал:
— Дайте срок, заглянем и туда. Вот только выкрою время.
Однако время так и не выкраивалось, он появлялся в магазине на полчаса, не больше, целыми днями пропадал на аукционах и в мастерских художников, и я не без основания считал, что обещанный «срок» вообще никогда не наступит — в частности и потому, что Ле Гарека не прельщала старина, его единственной, его истинной страстью была модернистская гравюра.
В отсутствие молодого хозяина некоронованной владычицей этого царства была мадемуазель Валантен, и она так ревностно оберегала его от любого посягательства, словно была хозяйкой, а не служащей с весьма скромным жалованьем. Ле Гарек держал ее только из жалости, потому что вырос у нее на руках, как она сама не без гордости сообщила мне. Старой женщине уже было не под силу носить тяжелые папки, и она охотно предоставляла эту работу мне, но лишь в пределах одного шкафа.
— Нет, там не трогайте, там гравюры не переоценивались уже десять лет, — произносила она каждый раз, когда я пытался расширить сферу своих действий.
Естественно, что о складе она не давала и заикнуться. Однако иногда, приходя в магазин, я заставал за бюро, где следовало бы восседать Ле Гареку, седую пожилую даму приятной внешности, занятую чтением или рукоделием. Как я потом выяснил, это была мать хозяина.
Я заходил сюда частенько, и мы давно уже были с ней знакомы, хоть ни разу не перекинулись словечком, если не считать обычного приветствия. И наконец однажды зимой, под вечер, во время моего очередного препирательства с мадемуазель Валантен, мадам Ле Гарек соблаговолила нарушить молчание:
— Позволь месье открыть и тот шкаф!
— Но там еще не проставлены новые цены! — со слезами в голосе возразила мадемуазель Валантен.
— Не проставлены новые — значит, отдашь по старым.
— Как же так?..
— А вот так! Моему сыну давно пора позаботиться о магазине.
Мадемуазель Валантен глянула на меня так, словно хотела убить этим взглядом, но посторонилась, освободив мне дорогу к первому из запертых шкафов.
Он оказался полон гравюр, в основном конца века. Многие из них я видел впервые, некоторые офорты и литографии были истинными шедеврами, и, ободренный скромными ценами, я отложил в сторону такую большую стопку, что мадемуазель Валантен снова рассердилась:
— За один вечер мне этого не подсчитать. Мы через полчаса закрываем…
— Принеси сюда! — прервала ее мадам Ле Гарек.
Мадемуазель неохотно подчинилась, седая дама в несколько минут подсчитала сумму, даже округлив ее в мою пользу.
С того дня мы стали друзьями, и я перерыл один за другим все запретные шкафы в присутствии смирившейся мадемуазель Валантен. Бывало, Ле Гарек возвращался прежде, чем я заканчивал свои поиски, но весь этот товар не представлял для него интереса.
— Вы в точности как мой брат, — говорил он. — Он тоже обожает рыться в старом хламе.
— Отчего это все, что тебе не по вкусу, обязательно хлам? — возражала мать.
У брата Ле Гарека был небольшой магазинчик на улице Сены, он торговал главным образом литографиями и афишами начала века. Дела у него шли неважно, уже много лет он больше покупал, чем продавал. Но в один прекрасный день чудо наконец свершилось: стиль сецессион всего за один сезон так вошел в моду, что приобретенный за бесценок «хлам» стал продаваться по фантастическим ценам, тогда как модернистская графика второго брата осталась в смысле цен примерно на прежнем уровне.