Среди не признаваемых модой авторов я в то время больше всего увлекался Жюлем Далу. В известном смысле это увлечение было вполне своевременным, потому что два-три года спустя работы Далу стали пользоваться большим спросом и цена на них все чаще достигала семизначных цифр.
Роден, оставивший нам очень выразительный бюст этого скульптора, говорит: «Далу был большой художник… Он создавал бы одни шедевры, не прояви он слабости — стремления к официальному признанию… Если бы Далу оставался у себя в мастерской и продолжал спокойно работать, он создал бы, без сомнения, такие чудеса, что их красота засверкала бы перед всеми, и общественное мнение, быть может, удостоило бы его тем признанием, для достижения которого он израсходовал все свое умение».
В этих словах высокая и справедливая оценка сочетается с пристрастным упреком, в котором есть и правда и неправда. Далу действительно отдал очень много времени созданию нескольких памятников (не официальным лицам, а прогрессивным деятелям) и целых двадцать лет работал над большим ансамблем «Триумф республики», возвышающимся ныне на площади Республики. Но он это делал не ради официального признания, а потому, что — в отличие от Родена — считал, что художник обязан быть общественным деятелем. «В искусстве, как, впрочем, и во всем, — записывает он в своем дневнике, — надо принадлежать своей эпохе и своему отечеству. Художник, как и литератор, должен идти в ногу со временем. Только при этом условии его произведения останутся жить».
Выросший в рабочей семье, долгие годы проживший в крайней бедности, Далу до конца сохранит верность демократическим идеям. В драматическом 1871 году он — член Парижской коммуны. Вынужденный после разгрома Коммуны бежать в Англию, он проводит там целых десять лет, так как у себя на родине приговорен к пожизненной каторге. Работа над ансамблем «Триумф» приносит ему на протяжении двух десятилетий только материальные трудности, но он упорно продолжает работать не ради ордена Почетного легиона, а чтобы выразить свое республиканское «верую». Все современники описывают нам его как человека чрезвычайно скромного, даже застенчивого. И когда наконец 19 ноября 1899 года памятник при огромном стечении народа был открыт и его создателю должна была вручаться награда, распорядители торжества с трудом вытащили на трибуну художника, который вместе с женой и дочерью прятался в толпе. Президент республики хочет повесить ему на грудь орденскую ленту, но Далу бормочет: «Оставьте, господин президент, оставьте, вы делаете меня смешным».
Дожив до признания, но изнуренный долголетним трудом, подавленный смертью жены и неизлечимой болезнью единственной дочери, Далу перед тем, как уйти из жизни, формулирует свою последнюю волю в таких словах: «Никаких речей, ни венков, ни почетного караула. Катафалк самый скромный, и на плите на кладбище Монпарнас написать только мое имя».
Роден прав, говоря, что Далу отдавал слишком много времени не скульптуре, а прочему и что это помешало ему проявить свой талант в полную меру. Но беда заключается не в его стремлении служить обществу, а в том, что само это общество, враждебное большому искусству, обрекало его на ремесленный труд. Чтобы как-то прокормить семью, он долгие годы был вынужден лепить банальнейшие пластические орнаменты, которые ему заказывали архитекторы, ради куска хлеба обворовывая свой собственный талант.
Тем не менее он оставил нам совсем немало, и если исключить кое-какие памятники, в которых он подчинялся стилю эпохи, он создал, особенно в области мелкой пластики, замечательные произведения.
Случилось так, что после долгих и упорных поисков некоторые из этих замечательных вещей перешли ко мне. Не столько из больших магазинов в центре, сколько с того огромного торжища — места встречи всех коллекционеров и торговцев, которое обычно именуется Блошиным рынком.
Это оживленное место начинается на авеню Порт Клинанкур, но по обе его стороны расположены только лотки с низкосортным стандартным товаром бытового обихода. Открывался Блошиный рынок в субботу, заканчивался в понедельник, и все три дня тут всегда бывало многолюдно и шумно, а на соседних пустырях располагались всевозможные ярмарочные увеселения — карусели, электроавтомобили, балаганы, где показывали хищных зверей и обнаженных женщин.