- Ничего себе самомнение! - подумал Лешка. - Однако, для чего этой Людмиле записки Доркина? В них, вроде ничего примечательного нет? И всего-то их три штуки. Обычные такие записки, банальные, малюсенькие.
Первая была очень короткой:
«Приезжает брат. Задержусь.
Федор Доркин»
И даты даже нет.
Вторая более пространная, хоть и не менее, на первый взгляд, незначительная:
«Лукерья Никитична, дорогая, смогу прийти только завтра, после шести. Все, о чем Вы меня просили, выполнил. Подробности при встрече.
Федор Доркин»
- Что за манера не проставлять дату, вот и гадай теперь, недавно она была написана или год назад? А может, Лукерья уже десять лет ее хранит, что в ее годы значит год, два или десять?
«Заинтригован вашим обещанием показать нечто великолепное», - гласила третья записка. - «Смогу насладиться роскошью общения с Вами только тогда, когда приготовите обещанное. С нетерпением жду.
Федор Доркин»
И тут, наконец-то, дата! Со дня написания этой записки прошло более полугода.
- В любом случае все это достаточно загадочно! На что рассчитывала эта Людмила, когда рассказывала мне о письмах из Англии от дочери Светланы? Думала, что парень я простой, английский от французского, старика Мишеля от молодой женщины Светланы не отличу, а то и вовсе в эти письма не загляну?
Так что, пусть подождет «приведение» своей добычи. Пока она думает, что я в тюрьме, у меня есть время поразмыслить.
Лешка взял документы и вышел из дома, чтобы положить в тайник на своей верхотуре эти чужие письма. Там они не промокнут даже под проливным дождем и там их, наверняка, не будут искать во время обыска, а эту возможность после сегодняшнего ареста Лешка уже не мог исключить.
Письма эти его, конечно, озадачили, разобраться в них сразу было очень трудно, но особенно взволновали парня записки Федора Доркина. Он прямо кожей почувствовал к нему ту ревность, которую ощущал позавчера на кладбище, и после похорон, когда видел откровенные ухаживания этого очкарика за его Ленизой. А хотя, какая же она его, если на свидание к нему не пришла? Сама не захотела или кто-то помешал? И не этот ли самый Доркин? Он вдруг вспомнил, что их разговор о чем-то, хранящемся теперь у Ленизы, слышал Доркин. Явно слышал.
Лешка невольно стал вглядываться в ту сторону, где должен быть дом Федора Доркина.
Раньше там жили другие люди, они продали дом и уехали, когда Алексей был еще на первом курсе института. О том, кто на их место вселился, Алексей не интересовался. Как теперь оказалось, напрасно.
На улице горел фонарь. Он раскачивался от ветра, и пучок света раскачивался вместе с ним. Собачонка у Соболевых лаяла с подвыванием, жалобно и тоскливо.
- Может, ее и не кормили сегодня, - подумал Алеша. - Жалко, что вчера не успел хорошенько порыться в доме Лукерьи, Людмила помешала, в результате теперь в моих руках только те крохи, которые собралась унести она, но там, в доме наверняка еще остались письма или бумаги, которые могут пролить свет на все эти события. Но зажечь свет опасно, а в окна солнце заглянет еще нескоро. Да и «приведение» может снова пожаловать, она ведь фотографии в тот раз не успела выкрасть. Ну, до чего же не хочется позволить ей сделать это! Да...а, что же такое отдала тетка Ленизе, что оказалось таким опасным для жизни их обоих?
Леша вглядывался в темноту. Вдруг ему показалось, что, кроме лая собак, он услышал протяжный, хоть и недолгий, сдавленный крик. Привиделось мельканье какого-то огонька.
От этого крика Алексея передернуло. Что это? Откуда? Крик был детский или женский?.. А может это петухи? Уже? Тогда, почему соседские молчат, не отзываются? Значит, рано еще для петухов...
Как Лешка ни прислушивался, крик больше не повторялся.
Может, показалось? Лешке вспомнилась под вой противного, ни на минуту не прекращающегося ветра, совсем другая летняя ночь, тихая и жаркая. Лешке двенадцать, он спит у открытого окна и слышит вдруг душераздирающий женский крик, вырвавший его из сна.
Не думая, не рассуждая, не дав себе времени толком проснуться, отважный, маленький еще пацан, пулей вылетел в окно на помощь незнакомой женщине. Ее, как оказалось, избивал муж. Она сумела вырваться и выбежать из дома на улицу, но на ее крики и мольбы о помощи не вышел ни один взрослый человек. Однако, мужу-дебоширу хватило для успокоения Лешкиного детского окрика в защиту бедной женщины.
В школе на уроках их учили разбивать это людское равнодушие с помощью булыжников. Учитель по безопасности жизни говорил: