И все! На этом любовь и заботу моей дорогой бабушки, как отрезало! Она выслала мне деньги на оформление билета в Россию и посылку со странным, уже не модным, но новым платьем. Хотелось бы знать, сколько лет она его хранила?
Приказала мне бабушка приехать к ней в этом платье, но только через полгода и только в том случае, если я избавлюсь от своей алкогольной зависимости. Тогда она посмотрит, достойна ли я ее подарка? Может, этим условием она добра мне хотела, но у меня оно вызвало только злость и ожесточение. Я купила билет и приехала к маме в Тулу.
У мамы тоже было такое бабулино платье! Надеть его ей бабушка приказала, если мама смирится и простит, если будет считать Лукерью единственной своей матерью, а от той, что ее вырастила, откажется навсегда.
Маме своей я давно не писала, но она всегда очень любила меня, любила и прощала всякую, готова была помогать мне любой ценой. О наследстве мать моя уже знала и знала больше меня. Дразнить своих близких миражом сладкой жизни, как дразнят собак сахарной косточкой, было в характере досточтимой Лукерьи Никитичны.
После отказа мне, бабушка написала своей единственной дочери. Объяснила, что получила разъяснения нотариуса из Парижа. Он сообщал, что Мишель умер и его единственной наследницей считает Соболеву Лукерью Никитичну. Но, учитывая ее преклонный возраст и свое желание не распылять с таким трудом доставшееся ему состояние, его через полгода получит та единственная родственница Лукерьи, которой она сочтет нужным доверить крышечку от заварного старинного чайничка.
Когда во время гражданской войны отец и мать Мишеля расставались, они очень надеялись встретиться, пусть даже через несколько лет. Этот серебряный чайничек был подарен на свадьбу дедушке и бабушке Мишеля. Чайник был в виде индийского слона, из хобота выливался чай, а крышечкой служил мальчонка-индус в чалме. Эта вещь была изготовлена по специальным чертежам на заказ, украшена чудесной резьбой, размеры деталей не могли совпасть ни с какими другими, поэтому при расставании отец Мишеля отвинтил крышечку и оставил ее своей жене.
- Что бы ни случилось, какую бы нужду не пришлось терпеть, не продавай эту крышечку, - попросил он жену. - С ее помощью наша семья воссоединится, даже если пройдет много лет, и мы не сможем узнать друг друга, узнают друг друга наши дети.
И сам пообещал не продавать и не потерять серебряный чайничек.
Разлука оказалась длиннее человеческой жизни, но чайничек сохранил Мишель, а крышечку от него - Лукерья.
Бабушка не стала сообщать маме новости обо мне, а просто предложила приехать к ней немедленно, в знак дочерней покорности в подаренном ею платье, чтобы жить с ней, ухаживать до смерти, и тогда бабушка именно ей отдаст крышечку.
Мама бы поехала обязательно, но в Туле на ее попечении оставалась вырастившая ее неродная мать. Она бы сразу умерла, потому что была одна-одинешенька и лежала беспомощная после инсульта.
Мы подумали и решили, что я поеду тайком, остановлюсь у Варвары, расскажу ей все, чтобы она помогла ухаживать за бабушкой, пока мама не найдет, на кого оставить свою мачеху, или не пройдут те несколько месяцев, которые мне назначила для исправления Лукерья. От выпивки я в то время уже долго воздерживалась и была уверена, что смогу одолеть эту свою болезнь. А с Варварой мы бы поделились, конечно, за ее помощь. Там бы всем хватило, если по-хорошему.
Но Варвара, когда услышала о наследстве Мишеля, возмечтала получить его сама. Все это я понимаю только теперь, а тогда она стала частенько меня соблазнять выпивкой. Всем своим домочадцам, даже детям она приказала никому о моем проживании у них не говорить, особенно Лукерье. Она пристроила для меня потайную комнату без окон, чтобы я там пряталась. Изо дня в день Варвара убеждала меня, что от пьянства так просто не избавиться, что будет у меня много денег, можно будет лечиться заграницей, а пока нечего мучиться, если можно расслабиться. Мою силу воли эти разговоры сильно расслабляли. Она даже покупала мне мой любимый шотландский виски, а я, глупая, радовалась, думала, что любит и заботится, ничего для меня не жалеет.
Она ходила ухаживать за Лукерьей. Та, как я потом узнала, ее помощи не принимала, выпроваживала ее, помнила какие-то старые обиды. Это теперь я понимаю, что меня и через полгода Лукерья к себе не подпустила бы, потому что у меня по лицу видно, что я пью, как и прежде. Исхудала, потому что кушать не хотелось, только бутылки опустошать. Очень скоро виски сменил суррогат, а мне уже было все равно.