После полудня в тучах появились широкие прорехи, в которых засветилось, засияло ярко-голубое небо. Выглянуло и заблистало солнце. Его золотые лучи отражались и преломлялись в каплях, которые повисли на кончике каждого зеленого листочка, на каждой травинке, согнутой, точно маленький лучок, на каждой сосновой хвоинке. И солнечные лучи дробились в каждой капле на множество разноцветных алмазов!
Легкие кучевые облака, караваном потянувшиеся на восток, уменьшались, поднимаясь все выше и выше в вечернее небо. И вскоре исчезли совершенно. Солнце ненадолго зависло над зубчатыми, снежными вершинами хребта Элберта, чтобы уже совсем скоро спрятаться на ночь. Птицы, наконец-то дождавшиеся ясной погоды, радостно запели, засвистели, зазвенели на разные голоса. Эхо повторяло их веселый разноголосый хор, дробило в ущельях и каньонах!
Берни Дуглас и Рони Уолкотт весело шагали впереди всех. Больше всех проделанной работой удовлетворен и доволен был патрон Берни. Сегодня они подковали три десятка лошадей. Теперь за косяк подкованных боевых коней можно будет получить вдвое больше денег, чем ожидалось ранее. Заклейменные и подкованные мустанги легче поддавались воспитанию и армейской муштре. Они побаивались человека, подчинялись его силе.
Надо дождаться, когда после затяжных дождей обсохнут склоны и горные тропинки. Тогда можно будет выбраться на охоту за косяками. И Берни Дуглас уже продумывал план предстоящей охоты, не обращая на остальных особенного внимания.
Оливия не шла, а, пошатываясь и оступаясь, брела позади всех, путаясь в высокой траве. Ноги словно одеревенели и совершенно не сгибались в коленях. Она снова возненавидела своего опекуна Берни Дугласа. Но не за то, что он заставил ее качать меха. Нет!
Она не могла и не имела права наслаждаться звонким пением птиц в предзакатный час! В ушах ее все еще звучало истошное ржание перепуганных коней, больше похожее на дикий плач, который всегда наводит ужас на тонконогих, нежных и трогательных жеребят, когда их матерей приручают и усмиряют люди. И, подхватив этот материнский плач или же стон отца, да и просто соплеменника и сородича, эти прелестные, с мягкими губами и глубокими лиловыми глазами, маленькие, но мужественные дети прерий мчались вдоль жердяных загородок, оплакивая свою свободу и свободу своих сородичей! И горное эхо повторяло и повторяло их рыдания и рыдания существ, их породивших! И разноцветные шелковистые гривы стлались по ветру, словно черные, соловые, сивые и рыжие знамена, переливаясь на солнце… И в глубоких фиолетовых глазах отражалось красное солнце, синее небо, сиреневые снежные вершины… А их маленькие, трогательно-игрушечные гладкие копытца летели по воздуху, едва касаясь земли, и вытаптывали до корней пышные травы, такие же сильные, прекрасные и свободолюбивые…
После дождя воздух над лугами благоухал, но Оливия совсем не ощущала свежих ароматов. Ее мутило от набившегося в легкие смрада: раскаленного железа, паленой шерсти и жженого рога. В мире больше не существовало ни аромата цветов, ни духов, ни чисто вымытой с лавандовым мылом кожи. И внутри, и снаружи царил смрад! И от гадливости все сжималось в ней. Оливия останавливалась и сгибалась пополам от рвущей внутренности тошноты. Ей было очень стыдно и невыносимо плохо.
А мужчины шли с ощущением отлично и честно выполненной работы. И Оливия проникалась к ним все большей и большей ненавистью! Господь Милостивый, почему ты создал столь несправедливый мир? Почему?.. Горькие слезы лились из синих глаз девушки. Она все больше отставала. Она не хотела никого видеть! Даже Рони Уолкотта.
Мужчины, оказывается, давно уже скрылись за домом. Вероятно, умылись возле скважины и уселись за стол, не замечая, что нет самого юного члена сообщества. Помолились и сейчас усердно застучат ложками и мисками. Оливия же не хотела есть и не хотела никого видеть. Хотелось забиться в какую-нибудь пещеру, пересидеть, переждать приступ ненависти к такой жестокой половине человечества — мужчинам! Почему, почему они так недогадливы и жестоки?!
Не доходя до дома, Оливия свернула в сторону. Туда, откуда слышался неумолчный шум воды, несущейся в каменном ложе. Гранд-Ривер! Каньон с отвесными кручами и обрывами! Берега, сложенные из разных пород, словно слоеный пирог. Кажущаяся белой от взбитой пены река! Чистая, прозрачная, всегда ледяная и хрустальная влага! Пороги и перекаты, забитые вывороченными стволами деревьев и перемалывающие все, что попадает в их неистовые водовороты.
Оливия чувствовала себя деревом, попавшим в подобный водоворот. Ее швыряет и молотит о камни! Она задыхается в хлопьях водяной пены… Неведомая, неподвластная сила тянет в темную глубину, а там уже поджидает, подкарауливает ее, вымотанную и обессиленную, сама царица мира — Смерть!