Почти объемная.
Именно в этой фазе сон Кристиана трансформируется в кошмар, а раковина, перестав быть раковиной, обретает черты гигантской винтовой лестницы без перил. Сопротивляться бесполезно, и вот уже Кристиан, влекомый неодолимой силой, скользит по ней вниз. На ходу пытаясь сообразить, кем же он является в этом скольжении: песчинкой, микроорганизмом или — самим собой, тонущим в водовороте событий, которые происходили явно не с ним. Если вообще происходили.
Кристиан опускается ниже и ниже, прямиком в бездну, но, вопреки всем законам, движение не убыстряется, а замедляется. И теперь уже можно в подробностях увидеть то, что еще мгновение назад было всего лишь тенью, цветовым пятном, скоплением ярких точек. Первыми проступают корни и стволы деревьев, перепутанные между собой, — непременная часть интерьера затерянных в джунглях камбоджийских храмов. Сквозь древесную вязь Кристиан видит Dasha: прекраснейшая из женщин улыбается ему нежной улыбкой. И эта улыбка совсем не радует Кристиана. Наверное, из-за того, что губы, с которых она слетает, фисташкового цвета, и это не спишешь на губную помаду, а…
О господи!
Dasha укрыта темно-рубиновой шалью, никогда ей не принадлежавшей, — но это и не шаль, слишком она подвижна, слишком быстро меняет свою конфигурацию. Стекает вниз тонкими струями и отдельными каплями. Если поначалу за ними еще можно было разглядеть платье (светло-оливковое, как на одной из фотографий), то теперь не видно и его. Тело Dasha исчезает в красной пелене.
Фисташковые губы — мертвы.
Красное на светло-оливковом — кровь.
Кристиан даже не успевает ужаснуться этому факту: Dasha заслоняют от посторонних глаз гибкие и тонкие стволы. А потом в их просветах возникает Шон — точно такой, каким запомнил его Кристиан, ничуть не изменившийся. В их последнюю встречу на Шоне была рубашка поло с эмблемой Хенлейской королевской регаты — она и сейчас на нем. Разве что сама эмблема претерпела некоторые изменения, и это касается букв на вензеле. Вместо заглавной Н и зеркально отражающихся друг в друге R Кристиан видит совсем другое: две D и А. Буквы увеличиваются в размерах (их плоть уже неотличима от плоти деревьев), и Шон скрывается за ними, как и Dasha. Последнее, что видит Кристиан, — ветки, растущие прямиком из глазниц Шона.
После увиденного Кристиан готов к еще более неприятным и апокалиптическим картинам, но… Больше ни одной смерти (если это действительно были смерти) его кошмаром не запланировано. И последующие витки спирали сопровождают лишь предметы, никак между собой не связанные: фотоаппарат с длиннофокусным объективом, детские рисунки, фигурки неизвестных Кристиану божеств; части старинных каменных фризов, почти неотличимые по сюжетам и исполнению от детских рисунков; блокноты, раскрытые посередине: они испещрены записями и столбцами зачеркнутых слов. Миниатюрная железная дорога — радость и отдохновение всех мальчиков во всех странах; смятые купюры, смятые жестяные банки из-под кока-колы и джина; целая гроздь часов разных модификаций: время, которое они показывают, тоже разное.
Венчает всю эту свалку нужных и не очень вещей собственный саксофон Кристиана. Необъезженный жеребец, третий по счету. Возможно, с двумя первыми Кристиан поступил не лучшим образом, зарыв их в землю, но ему бы и в голову не пришло причинить им боль.
Тело третьего саксофона вопиет о перенесенных пытках. Оно сплющено и помято, мундштук поврежден, часть клапанов вырвана с мясом: и этот оскал смерти — самый ужасающий.
Он и есть нижняя точка бездны, куда наконец-то прибивает Кристиана.
Здесь тихо.
И в самый последний момент, когда барабанные перепонки уже готовы лопнуть от навалившейся тишины, возникают неясные шорохи. Вздохи, посвистывание, легкий шум, как будто дождевые капли ударяют в листву, — и даже голоса. Неясные вначале и похожие на детский лепет, они приближаются, хотя не становятся четче. Оттого и понять, о чем хотят сказать ему голоса, Кристиан не в состоянии. Лишь одно он знает точно: хороших вестей голоса не несут.