Мы сетуем на недостаточно прочную нравственность моряков дальнего плавания. Но кто скажет, чего больше здесь — вины или беды? Долгие месяцы практически без берега. Да и всякий ли берег ласков? С детства помню красивую романтическую песенку: «Мы в море уходим, ребята, нам девушка машет рукой». Прекрасные слова, по старой памяти до сих пор за сердце берут. Но каждому ли машет с берега девушка? И — каждого ли встретит на берегу через полгода?
А солдат, у которого служба не только суровая, но и долгая, а вольные часы так кратки, что их вряд ли хватит даже на самую скорую бескорыстную любовь?
А неженатый офицер, вырвавшийся из дальнего гарнизона в краткосрочную командировку?
У меня нет стопроцентной уверенности, что, оказавшись вечером в чужом городе, все эти молодые люди скопом бросятся на лекцию, посвященную любви и дружбе.
Видимо, древнейшая профессия потому и прошла сквозь века, что помогала если не решать, то сглаживать эти и подобные им социально-психологические сложности. Можно даже сказать, что проституция нередко выступала как изломанная, извращенная, уродливая, но все же форма общественного милосердия.
Милосердие за деньги?
Да, милосердие за деньги. У нынешних больничных санитарок карманы халатов отвисли тоже не от леденцов. Акт внимания к больному — рубль, акт повышенного внимания — трешка. Плохо? Да, конечно, плохо! Но лучше, чем одиночество беспомощного человека в послеоперационный период в послеинфарктной палате…
Помимо общеизвестных прав — на работу, на образование, на жилье и т. д. — мужчины и женщины имеют право друг на друга. В особо несчастливых случаях постельная коммерция помогает это право реализовать, как корыстная санитарка, за трояк приносящая судно.
Есть у проблемы и такая грань. Когда-то мудрый Герцен написал, что красота — это тоже талант. Верно, талант — ни за что дается природой и, как всякая яркая одаренность, нарушает размеренное течение жизни, принося окружающим то радость, то беду.
Ну а одаренность в любви, в том числе и физической — разве она поровну распределяется между людьми? И легко ли жить по одному обычаю князю Мышкину и Дон Жуану, Татьяне Лариной и Кармен?
Чехов гениально написал, а Толстой гениально истолковал Душечку, глупую пухленькую женщину, обладающую единственным даром — без остатка растворяться в любимом человеке, будь то мужчина или ребенок. Но разве не встречаются в жизни душечки постельные, не умеющие, увы, иным способом талантливо выразить себя?
Так что же делать — принять проституцию как неизбежное зло, поставить под врачебный контроль, обложить налогом в качестве индивидуально-трудовой деятельности, словом, облагородить и легализовать? Такие идеи носятся в воздухе и даже проникают в печать, хотя и в иронической аранжировке.
Лично я с этой мыслью согласиться не могу. Причем по причине не столько практической, сколько… просто, как говорится, душа не принимает. И так в мире слишком многое продается и покупается. Если еще и любовь превратится в товар, во что через два-три поколения превратимся мы? Платный поцелуй, корыстное прикосновение — нет, только не это! Тут я, совсем как знаменитый чеховский персонаж, готов тупо твердить: этого не должно быть, потому что не должно быть никогда…
К сожалению, приходится учитывать и тот вариант, что жизнь вполне может с моими эмоциями не посчитаться. Повернет по-своему, и все. Мы примем свои жесткие меры, а проституция примет свои: уйдет глубже, приспособится, поумнеет и переживет наше негодование, как переживала все запреты до сих пор. Что делать с этой невеселой, но вполне реальной возможностью? Как уберечь сегодняшнюю девятиклассницу от послезавтрашнего принудительного анализа на сифилис и СПИД? Что противопоставить расчетливому разврату?
В мораль не верю, потому что нынешние девчонки сами в нее не верят. В страх не верю — чем их напугаешь! Если трезво поразмыслить, верить можно только в любовь. Вот она, пожалуй, убережет.
Правда, все наше воспитание в этой области придется перестроить.
Ведь столь единодушно осуждаемая циничная расчетливость молодежи не с неба свалилась — мы же сами ее в подростках и воспитали. Десятилетиями о всякой любви, кроме возвышенной, публичной, родителями контролируемой прелюдии к браку, говорили либо осуждающе, либо пренебрежительно — мол, уважающая себя девушка подобными постыдными глупостями заниматься не станет. Из книг любовь вымарывалась, из фильмов вырезалась. Под флагом борьбы за мораль шла оголтелая стерилизация души.