Да, плохо человеку.
Но чем я могу помочь вчерашнему фрезеровщику, младшему сержанту Володе?
Ну, допустим, напишу его «кареглазой девчонке». Допустим, объясню, какой он хороший, серьезный парень. Дам понять, что тяжелую ношу солдата он тащит сейчас не только за себя, но отчасти и за нее. Намекну, что хоть жизнь перед ней и длинная, но парень лучше Володи может ведь и не встретиться. Постараюсь передать, как ему сейчас плохо и больно.
А она прочтет все это, со всем согласится полностью — и ответит коротенькой фразой:
— Но я его не люблю.
И — конец. И — ничего не стоит вся моя логика, вся Володина правота. Перед детской, ничего не объясняющей фразой бессилен и младший сержант, и старший лейтенант, и даже генерал.
Все мы люди, все стремимся к справедливости. Но как много несправедливости в любви!
Уж как выделялась среди бедных провинциальных барышень глубиной и искренностью Татьяна Ларина! А Онегин ограничился тем, что прочел ей снисходительную и потому особенно обидную нотацию. А пылкий Ленский вообще ее не замечал — зато души не чаял в глупенькой Ольге.
А Джемма из тургеневских «Вешних вод»? Ведь была не просто красива — прекрасна. А как любила! Так что же увело героя повести в добровольные рабы к хищной и эгоистичной светской бабе?
Нет, Володя, бесполезно писать твоей кареглазой красавице. Если писать, так тебе…
Да, ушла девочка — больно! Но, видно, нитка, натянутая между вами, была слабая — оборвалась бы не сейчас, так позже. А девочка была бы уже женой, матерью твоего ребенка…
Тебе кажется, что кареглазая обманула. Но ведь по-своему она, пожалуй, оказалась честна. Конечно, плохо, что клялась в вечной любви. Однако и ее надо понять. Южный город, летняя ночь, а любовные клятвы так красивы, когда их слушаешь или произносишь сама. Кажется, еще чуть-чуть — все вдруг заговорят стихами, как в цветном фильме «Романс о влюбленных»…
…Так что, Володя, давай не придирайся к словам, даже если они так торжественны. И — спасибо девушкам, обманывающим в первый же месяц!
А тебе пожелаю найти подругу, в которой ты сумеешь разглядеть что-нибудь посущественнее, чем цвет глаз.
Четверо написали о любви, все по-разному.
Кто же из них счастливее?
Ответ звучит почти кощунственно, не сразу решаюсь его записать, но другого не вижу.
Девушка, у которой погиб друг.
Ее беда громадна, непоправима, не сравнима с прочими. Ушел человек, самый близкий, который ни по каким законам не мог, не должен был уйти.
Впрочем, он и не ушел. Хорошие люди, даже умирая, не бросают близких. Вот и этот — остался.
Остался воспоминаниями о вымытых полах и о цветах, бог знает как добытых в степном Казахстане. Остался смешной и такой человечной песенкой, придуманной специально для больной девочки:
Остался старой гитарой, подаренной в последний его день. Впрочем, «подарок» — слишком официальное, холодное слово. «Знаешь, гитару возьми с собой. Пусть у тебя будет». Вот и все.
Говорят, утопающий хватается за соломинку. Для умирающего и соломинки нет. Его единственный шанс хоть как-то уцепиться за жизнь — наша с вами память.
Вероника оказалась человеком надежным: погибший друг в ее памяти как живой.
Теперь, возможно, он будет жить в памяти многих читающих эту книжку. Он был маленькой частью человечества, но очень необходимой, потому что был добр — всякая утечка доброты болезненно воспринимается живущими на земле.
«Не знаю даже, почему вам я высказала все, чего не высказала никому», — пишет Вероника. Может, для того и высказала, чтобы мир после гибели ее друга не стал равнодушней и жестче? Или просто захотелось поделиться доставшимся ей богатством — дружбой веселого, доброго, сильного человека?
Вероника еще очень молода. И в то же время, судя по письму — вполне зрелый характер. Видимо, не случайно. Человеческая личность вырастает не на услышанном, а на пережитом. Веронику же судьба воспитала по-крупному: большая боль, большая радость, большое горе.
Никому не пожелаю такую школу. Но уж если выпала…
Человек, прошедший ее, вряд ли когда-нибудь станет трусливым и мелким.
А что хорошие люди не бросают близких и после смерти — это я сказал не для броского словца. Это действительно так.