В самом деле, что приносят на алтарь высокопоставленной семьи крепкие телом и неслабые духом, на все готовые и на все способные зятья? За что вознаграждают их молниеносной карьерой? Нет слов, прибывающие доходы они отрабатывают, но можно ли эти доходы безоговорочно назвать трудовыми? А если зятьев двигают вверх по линии дипломатической (вариант, кстати, весьма распространенный), не будет ли справедливо определить их основное занятие как валютную проституцию?
Наконец, не худо бы и установить, где конкретно начинается и где кончается тело. От макушки до пят или, так сказать, от сих до сих? Логично ли, воспрещая к продаже филейную часть, беспрестанно выкладывать на прилавок все остальное?
Когда талантливый человек во имя благ житейских ставит мозги на службу лживой, а то и подлой силе, как назвать занятие это? Впрочем, известно, как назвать, именно так и называем. Но что-то не припомню, чтобы за политическую или литературную проституцию волокли в отделение или высылали на сто первый километр.
Ну а совесть, таинственная субстанция, живущая, видимо, тоже где-то в нашем теле, ибо где же ей еще помещаться, — разве редко продается она? Недавно слышал, как падением нравов в молодежной среде возмущался деятель, регулярно предававший впавших в немилость друзей…
Нет, я вовсе не оправдываю продажу конкретного тела за конкретную сумму — я просто ищу место этого вида проституции в, так сказать, общем строю.
В «Литературной газете» я прочел откровенные, злые и горькие заметки Майи Ганиной о «другой культуре» — не той, что досталась нам от классиков, от интеллигентов высокой образованности и высокой порядочности, а об иной, реально, увы, существующей, жутковатой культуре, позволяющей халтурить и пьянствовать, врать и красть, позволяющей женщине бить корову и орать на ребенка. Все это вроде бы не ново — давно знаем. Но писательское открытие Ганиной в том, что она увидела во всем этом привычном кошмаре не отступление от норм культуры, а — культуру, уродливую, грязную, но сложившуюся, окрепшую, в противоестественном направлении, но развивающуюся.
Представим на момент всю толщу этой «другой культуры», где, помимо сказанного Ганиной, крупные хозяйственники воруют, низшие холуйствуют, высшие хамят, интеллигенты публично и даже печатно врут, где людям внушают, что послушание важней достоинства, а выгода выше правды, — так вот в «другую культуру» проституция вписывается естественно и органично. Этические категории — нравственно и безнравственно — тут неуместны: каждый изловчается как умеет. Годится иной вопрос: выгодно или невыгодно?
Впрочем, об этой важнейшей стороне проблемы — выгодно или невыгодно — есть смысл поговорить чуть позже…
***
Сегодня каждому ясно, какое огромное значение в жизни молодого человека имеет выбор пути. И не случайно о проблемах профессиональной ориентации так много, а порой и толково пишет молодежная печать. В общих чертах мы знаем, как овладевают специальностью юные сборщики и штамповщики, ткачихи и доярки, трактористы и монтажники, знаем, как приходит талантливое пополнение в большой спорт и большое кино.
Все это в высшей степени интересно и поучительно.
Но меня в данный момент интересует иное: каким путем приходят в древнюю свою профессию молодые проститутки?
Конкретных биографий множество — и все-таки ответить на этот вопрос крайне трудно. Ибо госэкзамены тут не сдают, дипломы не вручают, и трудно уловить грань, за которой любительница весело пожить становится профессионалкой.
Всмотритесь в эту лестницу — одна ступенька почти не отличается от другой…
Девушка познакомилась с мужчиной, зашла к нему послушать музыку и осталась ночевать. Хвалить, видимо, не за что, но при чем тут проституция?
Девушка познакомилась с мужчиной, зашла с ним в кафе-мороженое, а потом осталась ночевать.
Зашла с ним в ресторан, а потом осталась ночевать.
Осталась ночевать, а потом получила подарок.
Осталась ночевать, а потом получила деньги на подарок.
Осталась ночевать, а потом получила деньги — уже без ритуальной фразы: «Выбери, что нравится самой…»
Так где же роковой рубеж, а?
Кстати, «подарок» — не ступенька, а целый лестничный марш. И — никаких указателей, что можно, и что нет. Цветы? Это предписывается всеми газетными нравоучителями. А коробка конфет? А миленькие пластмассовые сережки? А косынка? А маечка? А кофточка? А — «выбери, что нравится самой»?
Так с какой же ступеньки в ужасе бросаться назад? Тут и взрослый-то, бывалый задумается. А каково бедной девушке? Всего-то и хотела порезвиться, пока молода, запастись воспоминаниями на отдаленную старость — глядишь, уже куплена и оплачена. Раз оплачена, два — а потом за так и обидно, и накладно. У девушек нынче расходы — сами знаете…
Вот еще одна конкретная биография. Имя — Люда. Возраст — около девятнадцати. Отец инвалид труда, пенсия маленькая, уважение окружающих соответствует пенсии. Мать работает в торговле, характер властный, года два назад, почувствовав, что власть кончается, стала раздражительной и крикливой. Старший брат — наладчик, работа разъездная, жизнь своя, отдельная, подробностей Люда не знает. Младшая сестра в шестом классе, учится старательно, вообще серьезная девочка, постоянно заботится об отце, осуждает Люду за легкомыслие, словом, пытается в одиночку противостоять разладу и распаду в семье.
Люда не красавица, но лицо приятное, фигурой тоже не обижена, мягка, женственна. Особым умом природа не наделила, зато доверчива, расположена к людям, добра. Стеснительна, говорит мало, в центр компании не лезет никогда, за что ценится подругами.
Когда ей было шестнадцать, случилось краткое подобие романа с малознакомым парнем постарше. Кроме испуга и боли, ничего не испытала, парень вскоре исчез, и еще около года жила по-прежнему, будто ничего и не произошло.
Потом познакомилась с двумя женщинами, знающими жизнь. Брали Люду в компанию, была вкусная еда, вино, к которому, к счастью, не пристрастилась, разговоры и, главное, ощущение праздника. От Люды, в общем, ничего не требовали, не принуждали. Но один мужчина понравился, другого не хотелось обидеть отказом, а там пошло. Окончила училище на парикмахера, но парикмахерская попалась плохая, заработки маленькие, вымогать чаевые не умела, клиентуру не приобрела — словом, ушла без сожаления. Так что теперь — чистая профессионалка, в том смысле, что другого заработка нет.
Этот тоже невелик и случаен. С иностранцами дела не имеет — нет ни опыта, ни наглости, ни собственного жилья, ни знания языков. Соотечественники порой дают деньги, кто сколько, порой ведут в ресторан, порой берут бутерброды и пирожные в гостиничном буфете. На одежду и косметику, в общем, хватает, а никаких планов, требующих крупных капиталовложений, у Люды нет.
Имеется и нечто вроде своей компании — несколько подруг и десяток молодых людей, которые в отличие от клиентов денег не дают. Уровень общения примитивный, на любительских началах используются все те же Людины и подруг профессиональные качества. Но все же возникает какая-то видимость человеческих отношений, тот нищенский минимум духовности, без которого просто не проживешь.
Между прочим, самый предприимчивый из парней компании предложил Люде в духе времени организовать, так сказать, кооператив: он возьмет на себя все менеджерские хлопоты (квартира, переговоры с клиентами, получение с них денег и т. д.) с тем, чтобы Люде и подругам осталась лишь творческая работа. Но тут покладистая Люда решительно отказалась — кому надо, это будет все равно, что в парикмахерской…
Резонный вопрос: зачем Люде такая жизнь?
Резонный ответ: другой у нее просто нет.
Разумеется, при должной настойчивости можно и приобрести специальность по душе, и поднять свой культурный уровень, и полностью сменить окружение. Но должной настойчивости у Люды нет. Вот если бы кто-то умный, добрый и волевой взял Люду за руку и… Но охотника взять Люду за руку пока что не нашлось.
В принципе Люде надо не так уж много: одеться, поесть, время от времени сходить в какое-нибудь веселое место и отдохнуть душой в компании. Но работник Люда плохой, собеседник неинтересный, средства на представительство родители не выделяют. За убогую пайку общения, кроме собственного туловища, ей заплатить нечем.