– Время собирать камни, – она меланхолично выпустила колечко дыма в воздух.
– Это вы к чему?
Тетка Катя в ответ помахала тоненькой книжкой и многозначительно ответила:
– Тут вот вычитала.
Я взглянула на книжку, где на обложке значилось «Китайская философия», и удивилась. Вот значит, какие в деревне книги читают. Тетя Катя пригласила меня на чай, и мы, уплетая свежие пирожки с мясом, вареньем и капустой, принялись болтать обо всем на свете.
Тетка Катя оказалась очень любознательной женщиной. Муж, давно покойный, оставил ей для проживания вот этот ладный двухэтажный домишко, и она, от нечего делать, принялась его обустраивать. Да так увлеклась, что и не заметила, как дом превратился в настоящее произведение искусства, славясь на всю округу красотой неписанной.
Точнее, я бы как раз назвала вполне писаной, ведь тетка Катя, внезапно обнаружив в себе скрытый доселе талант художника, расписала весь дом узорами и пейзажами. Потом уже она увлеклась валянием декоративных игрушек, шитьем подушек, вышиванием всевозможных салфеток и полотенец и прочими прикладными искусствами. Местным Катерина без сожаления раздаривала свои работы, но вскоре слава о духовской чудо-рукодельнице пронеслась по всем округам и к ней потянулись, пусть и нечастые, но все же гости. Катерина вначале стеснялась брать плату за «блажь», как она сама называла поделки, но потом, увидев, каким спросом пользуются ее работы, стала брать небольшие презенты, или деньги.
В итоге все были довольны. Катерина стала иметь свой небольшой доход, которого вполне хватало на деревенскую жизнь, учитывая, что и огород был свой, и работа тоже была. Приезжие же за небольшую плату получали чай с пирогами и товар ручной работы. И все было бы хорошо, если бы не случилось прошлой весной несчастье. У Катерины начали отказывать руки. Артроз поражал сустав за суставом, и вот уже один из пальцев на левой руке вовсе перестал разгибаться, принося еще и нестерпимую боль своей хозяйке. Пришлось Катерине забросить рукоделие. Оставила она только живопись. И только для души, для себя. Иногда еще в подарок. Руки Катя теперь берегла.
Недавно она увлеклась философией, штудируя многочисленные учения классиков. Но из них она особо ничего не поняла. А вот этот самый томик, с изречениями великих китайских умов ей был ясен и понятен. Особенно ценно было то, что все, что там было написано можно интерпретировать на свой лад.
Я уже было собралась домой, как вдруг откуда-то раздался душераздирающий крик. А потом еще один, и еще. Кричали со стороны магазина. Мы с теткой Катей, не сговариваясь, бросились на крики. Бледнолицые мужики, еле держась на ногах, что-то мычали и указывали на дверь.
Тетя Катя вбежала первой, и когда я вошла за ней, успела увидеть только, как она аккуратно сползла по стеночке на пол, закатив глаза.
Маринка лежала на прилавке, сложив руки на груди, как покойник. Никаких повреждений на ней я не увидела, и, в два прыжка подскочив к прилавку, я дотронулась до ее руки. Теплая. Пощупала пульс – и выдохнула. Тут и сама Маринка открыла свой глаз, ошалело уставилась на меня и грязно выругалась. Надо же, сколько нового можно узнать о себе, не оправдав чьих-то надежд и чаяний.
– Скорую вызывайте, – крикнул кто-то из-за двери, в толпе, успевшей собраться возле магазина.
– Да какая скорая, тут уж труповозку только, – меланхолично зевнул вошедший дед Митяй, пожевывая травинку меж оставшихся зубов.
– Да какая скорая, какая труповозка?! Пьяная она просто, Маринка ваша, – я многозначительно посмотрела на мужиков, – а вот тете Кате точно помощь нужна.
Дед Митяй смачно сплюнул, матюкнулся и направился к своему дому, на ходу что-то бурча про пьяных идиотов. Отчасти я была с ним согласна, потому что такие выверты кого хочешь до припадка доведут. С другой стороны, я порадовалась, что все живы-здоровы, а значит я могу со спокойной душой покинуть деревню.
– Дочка, поди сюда.
Я обернулась и увидела, как по дороге ко мне спешит дед Митяй.
– Дочка, а ты, часом не родня нашей Христофоровны? – спросил дед, странно меня разглядывая. Я бы даже сказала неприлично, но вряд ли старому Митяю такое в голову могло прийти, в его-то годы.
Насколько я помнила из разговоров с теткой Катей, деду было под восемьдесят, ну или около того. И мне, девушке во всех отношениях приличной, даже при большой фантазии сложно представить, что в таком возрасте люди могут думать о чем-то эдаком. Вроде как дед служил когда-то на флоте и в здешних краях не так давно, относительно своих лет.
– Нет-нет… я работаю у нее.