Что ж… выходит мне уже и голову решили размозжить, перешли от слов к делу, значит… Против ожиданий преступника, страшно мне не стало. Напротив, в душе бушевали гнев и злость на подлого хулигана. Задолбали. Завтра же позвоню Иванычу, пусть ищет отморозка. Никакой жизни от этих подростков. А то, что это кто-то из деток развлекается у меня уже не вызывало никаких сомнений. Ну не поверю я, что взрослый человек будет заниматься такой ерундой, наряжаясь в белую простыню и кидаясь камнями через забор. Да и вспомнила записку, слишком по-детски была составлена угроза.
Злилась я еще и от того, что мне не дали в полной мере насладиться приятным во всех отношениях вечером и новой книгой, надо сказать, очень даже захватывающей. В итоге, растрепанная и сердитая, я потопала домой. Заглянув к Христофоровне, обнаружила старушку мирно спящей с включенным телевизором. Телевизор я выключила, так же как и свет, и сонно пожелала доброй ночи уже спящей старушке. Из-под Ромкиной двери виднелась полоска света, не спит значит, дневник небось читает. Хотя чего удивляться, он же не бабушка старенькая, чтобы засыпать в одиннадцать вечера.
Уснула я быстро, и тихо и мирно проспала до самого утра, пока меня не разбудил отборный мат и крики Христофоровны. Я подорвалась с кровати и, накинув халат, выскочила в холл, где растрепанная и злая бабка метала гром и молнии.
– Что случилось? – попыталась перекричать я Христофоровну.
Да куда там… бабка наглым образом игнорировала мой вопрос и продолжала орать и матерится, что было мочи. Наконец, она выдохлась и резко замолчала. Затем мутно посмотрела на меня, махнула рукой и… разревелась. Я, не зная, как реагировать на столь экстравагантное поведение старушки, не нашла ничего лучше, как обнять ее. Пока я гладила Сандру по голове, та всхлипывала и завывала, сотрясаясь всем телом. Наконец, выплакав все свои слезы, Христофоровна взяла себя в руки, исподлобья взглянула на меня и тихо сказала:
– Ромка, собака, клад упер…
– В смысле? – спросонок я никак не могла взять в толк, что, собственно, вообще происходит.
– В смысле, спер клад и умотал с ним.
– Куда?!
– А хрен его знает! В жаркие страны, наверное, – печально вздохнула старушка.
– А вы как же? Это же ваш клад?! – возмущенно воскликнула я, совсем забыв о том, что я якобы и знать не знаю ни о каком кладе. Впрочем, Христофоровна не обратила внимания на мою оговорку.
– Вот именно! – воздела к потолку указательный палец Христофоровна, – Был и есть мой клад. Да только, – она снова вздохнула, – только этот гад пустышку вытянул. Опрофанился Ромка-то…
24.
Я взмолилась, чтобы Сандра последовательно все поведала, иначе у меня ничего не получалось понять. Однако история оказалась стара и проста как мир.
– Дед мой, – Христофоровна устроилась поудобнее за столом и начала свой рассказ, – и впрямь зарыл клад тут, на территории усадьбы. Разгадку местонахождения клада, надо сказать, довольно простую, он оставил в дневниковых записях. Да и усложнять там чего-то не было смысла, сам-то дневник у мамочки моей хранился. А она, бедняжка, никак не могла кладом воспользоваться, хоть давно и рассекретила место, где он лежал. В те годы, сама небось знаешь, небезопасно было обнародовать такое богатство, да и что бы она получила с того клада?
Христофоровна ненадолго замолчала, пока я разливала чай по кружкам, и задумчиво поглядела в окно. Прошло не менее десяти минут, прежде чем она заговорила снова.
– Зато я-то с детства наизусть знала, где дедов сундук хранится. Дневник берегла как главное сокровище. Он мне дороже всех кладов был, единственная память о предках. Ну а как выросла я, да как возможность появилась, откопала тот клад-то, а там добра видимо-невидимо. Золото и камни драгоценные. Я почти все тогда продала, ну и открыла бизнес, чтобы ни у кого не возникало лишних вопросов откуда у меня столько денег. Потом уже отстроила усадьбу и на этом деньги те закончились. Правда бизнес доход-то приносил хороший, на то и жила.
Христофоровна снова замолчала, отхлебнула чай из кружки, подумала немного и продолжила свой рассказ:
– Подруга у меня была, с детского дома еще. Огонь и воду с ней прошли. Я-то детей не нажила, а у Таськи, так ее, упокой господь душу ее, звали, дочка вначале уродилась, затем внучек Ромка. Таська-то лет двадцать назад померла, а дочка ее на пять лет всего пережила. Ну я Ромку себе-то и забрала, ему тогда всего-то двенадцать годков было, один остался-одинешенек. Я такая же, как он, вот и подумала, что вместе оно всяко веселее будет.