– Я могу тебя избавить от этих недоразумений,– сказал мне тогда король,– во время игры, на время, ты мог бы давать мне душу на сохранение, вот и всё.
– Как это дать на сохранение?– изумился я. – Я что, волен ей вот так распоряжаться? Это же не зонтик и не носовой платок, что вытащил и дал, а потребовалось – назад взял. Платок хоть увидеть можно, а как можно дать то, что никогда и не видел?
– Чего не видел и не знаешь, отдавать легко,– заметил король. – Просто тебе достаточно согласиться с тем, что душа тебе во время игры мешает, и что ты желаешь, чтобы она тебе не мешала, вот и всё.
– Как она мне мешает!?
– Душевные эмоции, переживания, естественные желания и так далее, влияют на нервную систему, а нервной системе подвластны твои мышцы. Вот и всё. Решение простое – требуется освободить тело от твоей души, на время, – и король вежливо улыбнулся.
– Так просто?– удивился я.
– Нет, не совсем. Это желание должно быть абсолютным, без какого либо сомнения.
– А что сомневаться,– сказал я весело,– всё равно не видел и не знаешь.
– Так ты согласен отдать то, чего не знаешь?– спросил Кий-король, глядя на меня в упор.
– Хорошо, пусть будет по-вашему, – сказал я,– только моей душой вы можете пользоваться до моих тридцати лет. Посмотрим, что вы сможете сделать за такой срок?
– Ладно, встречаемся сегодня вечером на кладбище, сказал Кий-король строго.
– А почему не ровно в полночь,– съязвил я,– все интересные вещи происходят в это время суток, особенно в таком месте, как кладбище.
В ответ Кий только грозно сверкнул очами и исчез, будто растаял. С ним пропали и его придворные.
– Вот, в общем, это и всё.
– А что же было на кладбище, – спросил Браун,– вы туда ходили?
– Если б не ходил,– сокрушённо сказал Генри,– понятно, что ходил. Только никого я там не видел, проторчал до полуночи, затем ушёл. Теперь мне ясно, что моё появление на кладбище и было актом передачи души в этой сделке.
– А дальше?
– А что дальше? Дальше пошёл в биллиардный клуб и выиграл все пулы. Но с этого момента меня не интересовало ничего в мире, я ничему не сопереживал и ничему не радовался. Зато спортивные победы на меня сыпались как из рога изобилия.
– Возможно, это было проявление звёздной болезни?– спросил доктор.
– Не было у меня и звёздной болезни. Эмоции происходят в душе, а у меня её не было. Ведь я стал человек без эмоций. Да и человек ли? В биллиардном мире меня называли «Железный Генри» или «Генри – стальные нервы». Я не радовался победам, как все остальные люди, не испытывал и огорчений от мелких неудач.
– В вашем положении случались и неудачи?– спросил доктор.
– Всё это король подстраивал. Мелкие неудачи, тоже его рук дело,– ответил Генри резко.
– Почему только Кий-король, а я?– сказал с апломбом поросёнок.
– Ты, Сильвестр, был всегда и есть шестёрка, понял?!– сказал раздражённо Генри,– а потом, подумав, добавил,– какие неудачи, когда мне достаточно было дотронуться кием до шара, как он катился туда, куда нужно. Да хоть куда и как ни бей шар всё равно катится куда следует. Это будило у присутствующих восторги, а газеты писали о высшем спортивном пилотаже…, глупцы.
– А что, радостей вы совсем не испытывали?– спросил доктор.
– Были в моей жизни и минуты радости. Только охватывала меня радость не от удачно сыгранной партии, а от увиденного ужаса на лицах соперников. На все турниры я возил с собой всегда кий, сделанный одним прекрасным венским мастером. Я играл только им. Король, некогда явившийся мне, был вырезан на кие в полный рост, в плаще внакидку. Он всегда подмигивал мне лукаво перед поединком, и выигрыш был обеспечен.
– Вы сказали, что испытывали радость от ужаса на лицах соперников, в чём эта радость выражалась? Как она себя проявляла? – спросил доктор Браун.
– Вы задали очень неудобный вопрос доктор. Я и сейчас не знаю на него ответ. Я называю это состояние – злобной радостью. Просто из живота, из самих кишок поднимается в голову муть. В это время охватывает тебя нестерпимое желание всех ею измазать и посмотреть на омерзительные, после этого, рожи соперников. Но это было в начале, потом я их стал просто презирать. Я им хамил этим бывшим чемпионам и откровенно унижал, предлагая в партии фору. Но даже если и принимал кто моё условие, он всё равно не мог ничего поделать.
– И тогда вы удалились в Бранденвиль?– сказал доктор, понимающе сжав губы.
– Да, я уехал в Бранденвиль и поселился в отцовском доме. Ни отца, ни матери уже не было в живых, но, я не испытывал чувства потери, а, в общем, и чувства одиночества, и покинутости, то же. Из прежних, была только Магда.