- Ладно... Предположим, что демон так же боится потерять лицо, как и мы... Боится уронить свой престиж в глазах вассалов... Что ж, если другого выхода нет - мы встретимся с ним... Мастер Гимелиус, беретесь ли вы обеспечить нашу безопасность магическими средствами?
Пришла очередь мага пожимать плечами:
- Я приложу все усилия... Подготовлю защитные амулеты. Поскольку не надеюсь пережить ваше императорское величество в случае... в случае...
- Достаточно, - оборвал мага Элевзиль, - значит, все усилия. Готовьтесь у вас времени до завтра. А вы, сэр маршал, вновь отправьте парламентеров в Альду, пусть сговорятся об условиях встречи... Нам нужен мир... Нужна победа в этой войне, Гангмар ее побери. И немедленно.
То, что Император употребил крепкое выражение, говорило о многом. Как правило, Элевзиль высказывался сдержаннее...
На следующий день к Северным воротам из имперского лагеря направилась целая процессия. Впереди - гвардейцы с "Гунгиллиными ветвями", затем трубачи, непрерывно трубящие торжественные сигналы. За ними - Элевзиль, окруженный телохранителями, далее - толпа колдунов в зеленых мантиях. На расстоянии полета стрелы от ворот гвардейцы остановились, Император спешился и двинулся дальше один. В нескольких шагах за ним и немного правее (чтобы крупная фигура Элевзиля не загораживала обзор) шел, пыхтя и тяжело переваливаясь, Гимелиус, за ним в десяти метрах - целая толпа его учеников и родичей в зеленых мантиях. Придворный маг прикрывал защитными заклинаниями Императора, который к тому же был увешан с ног до головы заколдованными амулетами, а самого чародея оберегали колдуны его клана...
Процессия приблизилась к башне. Ворота были открыты, решетка опущена. Катаракта не препятствовала разговору, но - с другой стороны - надежно разделяла обоих монархов.
Демон поджидал своего визави, положив руки на перекладину решетки и склонив на них голову. Одна нога в заляпанном грязью сапоге также стояла на нижней перекладине катаракты. Вся поза демона отличалась непринужденностью и какой-то разболтанностью.
Некоторое время монархи с неприкрытым любопытством рассматривали друг друга. Элевзиль II вполне соответствовал распространенному представлению о внешности Императора - крупный, хорошо сложенный мужчина с величественной и гордой осанкой. Высокий лоб, короткая, аккуратно подстриженная бородка, умный взгляд... В то же время король Альды совершенно не походил на сложившийся в воображении Элевзиля образ "демона". Император почувствовал некоторое разочарование - вот, значит, какой он, этот демон, доставивший владыке Великой Империи столько хлопот. Прямо скажем, невзрачный субъект, да и одет... Прийти в таком виде на переговоры с Императором - это, пожалуй, явное оскорбление. Мало того, он еще, похоже, и пьян! Минуты две длилось молчание. Первым не выдержал Ингви:
- Вы хотели меня видеть, Император?
- К нам надлежит обращаться: "ваше императорское величество".
Ингви оглядел собеседника с ног до головы, помолчал, затем снял ногу с решетки, выпрямился и заявил:
- Когда вы и впрямь захотите беседовать со мной, Император, сообщите. Но говорить будем попросту, - и сделал вид, что собирается уходить.
Это, конечно, был блеф, но нервничающий Элевзиль поддался.
- Постойте! Постойте, демон, я согласен - поговорим попросту...
Некоторое время шел обмен обидными намеками и угрозами (скрытыми и нескрытыми): "...а если мои войска разом пойдут на штурм...", "...а если я выйду однажды из ворот с черным мечем да и двину прямиком к вашему шатру - кто сумеет меня остановить?..", "...у вас выйдут припасы...", "... у вас выйдут раньше...", затем все же собеседники начали находить некоторые точки соприкосновения. Как стало ясно, обоим был нужен мир и обоим хотелось прекратить осаду, но открыто признать свое поражение не хотел никто. В Альде уже второй день была прекращена выдача продовольствия населению и горожане пока что довольно робко - начали высказывать недовольство. Как ни считал Ингви с Мертенком оставшиеся казенные припасы - выходило, что их хватит только воинам и только до весны. Правда, Кендаг заявил, что орки прокормятся теми крохами, что уцелели после разгрома главного склада (людям было противно даже приближаться к зданию, источающему отвратительную вонь, орки же тщательно рассортировали остатки и выбрали менее пострадавшую провизию, а также переловили уцелевших грызунов), но это не решало проблемы. Ингви и его вельможи хорошо понимали, что через месяц (когда у горожан выйдут собственные припасы) скрытое пока что недовольство вырастет в бунт и король считал, что необходимо заключить мир как можно быстрее, чтобы не подвергать испытаниям верность и лояльность альдийцев. Император еще больше был заинтересован в скорейшем окончании войны - в его лагере запасы провианта также подошли к концу, к тому же в лагере зрело недовольство, еще немного - и кое-кто из вассалов может дезертировать. И это не говоря уже о том, что в Ванетинии его ждет уйма дел гораздо, в сущности, более важных сегодня, чем эта война. Гангмар ее побери.
Спор длился полтора часа и оба собеседника пришли к выводу, что им следует обдумать все сказанное со своими советниками и назавтра вновь встретиться для продолжения переговоров. На следующий день Император повторил свой визит к Северной башне, на этот раз молоденький паж нес за ним стул. Переговоры продолжались больше трех часов... На третий день Элевзиль наведывался к Северным воротам уже дважды... Наконец, на четвертый день условия мирного договора начали приобретать отчетливость.
***
Если я пытаюсь припомнить события тех дней, когда шли переговоры с Императором, все встает передо мной, словно в тумане. Возможно, на меня ловко воздействовал придворный маг Императора (эта жирная туша постоянна маячила неподалеку от своего господина), а может быть дело в том, что я практически не просыхал... Как-то пилось и пилось все время... Не знаю...
Помню, что поначалу я блефовал и разыгрывал гордую неприступность, но после того, как под вечер третьего дня переговоров дал аудиенцию делегатам голодных жителей моей столицы... В-общем, к четвертому дню стало ясно, что война проиграна. Осталось только оговорить условия, позволяющие мне сохранить лицо. И вот тут сам не знаю, что меня тянуло за язык, но я вдруг ни к селу, ни к городу ляпнул: