Мама что-то сказала, Кара не расслышала что, и адмирал кивнул, ответил и взял маму за руку. Протянул отцу ладонь, ни тот, ни другой не улыбнулся. Адмирал пошёл к Каре, и она подумала, что он хочет увидеть Зана. Осмотр тела, так сказать. Она удивилась, когда Дуарте остановился перед ней.
— Кара?
Он произнес имя так, что становилось ясно — он хочет убедиться, что обращается к правильному человеку, и обращается при этом к равному. Глаза у него были мягкого орехового оттенка. Кара заметила в них печаль.
— Меня зовут Уинстон.
— Я знаю, — сказала она, словно принимая извинения. Снимая с него бремя.
Он подошел ближе, взглянул на Зана. Несколько секунд постоял молча. Вздохнул.
— Жаль, что я не могу ничего исправить. Я терял людей, которых когда-то любил. Это было очень тяжело.
— Почему? — спросила Кара.
Её голос прозвучал резче, чем она рассчитывала. О таком не спрашивают. Она и сама не очень понимала, что хотела сказать, разве что какого дьявола кто-то приходит на похороны её брата и рассказывает о собственной боли. Уинстон не стал уходить от вопроса, лишь поджал губы, словно смакуя. Пробуя на вкус.
— Потому что ненавижу чувствовать бессилие, — сказал он. — Ненавижу, когда вселенная напоминает, что она гораздо огромней меня. Что я не могу защищать людей от всего.
Он снова подвинулся, и опять посмотрел Каре прямо в глаза. Будто и правда считал важным, как она примет его объяснение. Она поняла, почему солдаты шли за ним. Почему все его любили.
— Вы бы захотели переиграть, — спросила она, — если бы могли? Если бы могли вернуть Зана?
Может быть, он услышал что-то в её вопросе. Может, он просто очень внимательно ее слушал. Он умолк, подумал.
— Уверен, что да. Мне очень важно счастье твоей семьи. Важно, чтобы она была частью того, что я здесь делаю.
— Вы про захват Лаконии?
— И про все, что придет за ним. Я хочу, чтобы люди жили в безопасности. Не именно здесь, а везде. И люди Лаконии, все люди, не только пришедшие со мной — вот благодаря чему это может исполниться. Да, если бы я мог спасти твоего брата, я бы его спас. Ради него, ради ваших родителей, ради тебя. Если бы я мог взмахнуть волшебной палочкой и вернуться назад во времени, чтобы удержать его на краю дороги, то сделал бы это.
— Вы убили солдата, который убил его. А он вам разве не нужен?
— Мне гораздо нужнее, чтобы ты и твоя семья знали, что значил для меня твой брат. Я здесь правительство. Я навязал вам себя. Вашего разрешения не спрашивал. И это налагает на меня обязательства. Это значит, я должен быть честен, должен уважать правила, даже если это потребует от меня действий, которых я могу и не хотеть. Я не имею права идти на компромисс.
— Кажется, я вас понимаю.
— Мы должны быть одним народом, — сказал он с грустью. — На Лаконии нет места племенам. Пусть они остаются в Солнечной системе. Земля, Марс, Пояс. Мы здесь для того, чтобы это перерасти.
— Здесь всё будет иначе, — сказала Кара, и адмирал кивнул в знак того, что она прекрасно его поняла, погладил ее плечо и ушёл.
Кто-то тихо заплакал за спиной. Она не обернулась посмотреть кто это. С тех пор, как вернулась домой, Кара впервые чувствовала, что почти пришла в себя. Она положила руку на ногу Зана, как всегда делала, собираясь его будить. Он был холодным.
— Всё будет хорошо, — сказала она. — Я знаю, как всё исправить.
Родители сидели на кухне с Мари Тенненбаум, у каждого — невысокий стакан с вином. Обычно отец шутил о том, что это винтаж, которому целых пятнадцать минут, но сейчас непохоже было, чтобы он вообще замечал, что держит в руке. Каре стало грустно — то, что из разговора исчезла шутка, много говорило о том, насколько отцу тоскливо.
— Что с ним будет ночью? — спросила Кара.
Мари моргнула и отпрянула, будто Кара крикнула какую-то грубость. Отец не реагировал ни на что, лишь чуть повернул к ней лицо с застывшей учтивой улыбкой. Ответила только мама.
— Пока рано…
— Я знаю, что похороны завтра, — сказала Кара, — но я что-то не припомню в городе места, где его можно до них оставить. Можно, он побудет тут? Это его последняя ночь, так что он должен остаться здесь. С нами.
Она говорила громче и настырнее, чем собиралась. Мари Тенненбаум на нее не смотрела, а вот остальные да. Глаза мамы помертвели как у той нектарницы.
— Конечно, — сказала мама. — Если тебе это так важно, пусть останется до похорон. Это будет… будет хорошо. Что он будет здесь.
А потом мама начала плакать, не в силах остановиться. Папа поставил вино и всё с той же улыбкой вывел её прочь. На секунду Каре почудилось, что вот сейчас влетит Зан и спросит, что случилось с мамой, а потом она опять вспомнила. Вернулась на улицу и встала на страже у тела. На всякий случай, вдруг кто-то придёт и попробует забрать его, тогда она скажет, что мама сказала нет.