— Погоди, — Александр оттолкнул его и подошёл ближе. Змея была и правда короткой и тонкой и, в общем-то, не вызывала ужаса. Решив, что, по-видимому, не принадлежит к числу боящихся змей, Александр наклонился и рассмотрел светло-серую с коричневым зигзагом спину гадюки.
— Вот что, — Инзов топтался посреди комнаты, прикидывая, что делать со змеёй и Пушкиным. — Вы, Пушкин, доложите своим этим… доложите, что змею мне подбросили, всё честно. А дальше я сам… Афанасий, сможешь её поднять?
— Чего ж не смочь, — Афанасий присел и схватил прижатую змею.
— Неси ко мне, — Инзов развернулся и двинулся к двери. — И попроси кого-нибудь водки налить.
— Непременно-с.
— Что? — Александр завертел головой. — Что вы задумали?
— Выпустить её, — не оборачиваясь ответил Инзов. Из окна моей спальни. Вдруг за домом следят? Должно выглядеть правдоподобно.
Чёрт. А ведь он прав. И рассудителен, в отличие от меня. Что ж ты за человек такой, Инзов?
Вскоре сверху раздались довольно убедительные вскрики и причитания слуг. Настолько убедительные, что Пушкин кинулся за звук, но застал абсолютно спокойных Инзова, Афанасия и горничную. Окно было открыто, свесившаяся к самому подоконнику сухая ветка винограда, оплетшего дом, покачивалась.
Инзов, одним глотком осушив стопку, подвернул рукава и попросил Афанасия:
— Дай-ка мне её.
— Господь с вами, — горничная Маруся, собирающая сор из углов, замахала на Инзова. — А ну как ужалит?
— Дай, не бойся.
— Тут вот хватайте-съ, — Афанасий, держа гадюку позади головы, показал Инзову, где надо хватать.
Взяв змею, Инзов оглядел её вздохнул: «маленькая такая» и крикнул в потолок: «А-а!»
— Змея! — поддержал его Афанасій. — Спасайся! Бегите отсюдова, Иван Никитич!
И — уже за секунды до того, какъ Пушкин прибежал на крики, — Инзов открыл окно и вышвырнул змею прочь. Извернувшись, гадюка ударилась о подоконник, и, подняв треугольную головку, почувствовала нечто тёплое и угрожающее, то же, что мгновение назад держало её за шею (если, конечно, допустить наличие шеи у змей). Серое тонкое тело выстрелило навстречу тёплому и угрожающему, но деревянная створка окна помешала дотянуться. Всё, что гадюка успела — прокусить левым зубом рукав Инзова; полая игла зуба вошла чуть загнутым концом под кожу и выпустила яд. Потом створка хлопнула, отбросив змею далеко от подоконника, в холодный, гибельный мартовский простор.
Глава 3
Молчишь — мне взор понятен твой,
Для всех других неизъяснимый.
Всю первую половину марта то и дело начинало снежить. Здесь о такой погоде почему-то говорили «баба Одокия» (после Пушкин узнал, что это нечто вроде местной сказки: баба Одокия на небе выбивает слежавшиеся за зиму перины, и перья летят весенним снегом на землю). Подступы к усадьбе Инзова, стоящей на возвышении, превратились в зеркальную сколзанку. Спуститься в город иначе, кроме как на собственном заду, стало затруднительно, и Пушкин, особенно не раздумывая, выбирал лёгкий путь. Скатываясь по гладкой горке, высоко подняв над головой трость и придерживая цилиндр, Александр был лишён возможности маневрировать и сбил поднимающегося к дому человека.
Сплетясь конечностями, они съехали к подножию горки и застряли в неглубоком сугробе.
— Господи… Прошу прощения, я не зашиб вас? — тут Александр заметил, что пострадавший никак не может ответить: его голова всё ещё находится под снегом, а ноги подёргиваются на весу. Крепко вцепившись в лодыжки жертвы столкновения, Пушкин потянул изо всех сих. Итогом сего действия стало новое падение, но на этот раз оба участника оказались способны дышать и говорить.
— А-х-тьфу! — молодой, немногим старше Пушкина, офицер отплёвывался и стряхивал снег с волос. — П-простите, мы, кажется — тьфу! — случайно…
— Вы меня извините! — Александр сел на снегу и заозирался в поискал цилиндра. — Поскользнулся, понимаете… я пытался свернуть, но…
— А вы не господин ли Пушкин? — молодой человек вытащил льдинку из воротника.
— Я, — Пушкин кое-как поднялся и помог встать офицеру. — Пушкин и есть. А мы с вами знакомы?
— Ещё нет, но я шёл именно за вами. Я Раевский.
— ?!
— Что? — удивился офицер. — Моя фамилия Раевский. Что тут удивительного?
Пушкин отряхнулся, содрогнувшись всем телом, как искупавшийся в пруду пёс.