Пушкин посмотрел на Аркадия, сидящего с жалким видом, обхватившего руками колени и ничего не понимающего.
— Я непьющий, — бормотал Аркаша-башмачник. — По случайности вышло… Вашбл…дь, а на что я вам?..
— Вафиадиса знаешь?
Стеклов помотал головой.
— Всё напрасно, — Пушкин нервно забегал вдоль сарая.
— Отпустить его надобно, барин, — заметил Никита. — Коль он вам не нужён.
— Всё напрасно! Разумеется, отпустить, — Пушкин поставил Аркадия Стеклова на ноги. — Иди, и если кому проболтаешься -
— Не-не, никому, ни… — торопливо сказал Аркадий. — А могу спросить, вашбл…дь, сколько я спал?
— Больше суток, — мрачно откликнулся Пушкин.
— А-а, эта… жена моя. Будет серчать. Может, копеечку пожалуете? За беспокойство.
— Что?! — поперхнулся Пушкин. — Скажи спасибо, что мы с тебя долг не требуем. На! — кинул Аркадию его мятый картуз. — Иди…
Аркадий нахлобучил картуз, поклонился и побежал прочь.
— Разболтать может, барин, — с сомнением произнёс Никита. — Башмачник… может, правда ему заплатите, чтоб молчал?
Уже успев отойти шагов на пятнадцать, Аркадий услыхал за спиной крик: «Стой! Остановись!». Обернулся и увидел бегущего к нему страшного господина. В ужасе Аркадий перепрыгнул через низенький плетень и кинулся по улице, спасаясь от погони. Но страшный бегал быстро. Через полминуты он нагнал Аркадия, припёр к стене ближайшей хаты и стал угрожающе сопеть, раздувая ноздри.
— Держи, — Пушкин вложил в руку Стеклову монету. — И если будут спрашивать, кто заплатил за тебя в трактире, скажешь, добрые господа, которым ты давеча сапоги починял. Понял?
— Понял, — обрадовался Аркадий. — Благодарствую, премного благодарствую, вашбл…дь.
На поиски Вафиадиса ушли три мучительных дня метания по городу, вопросов, попыток конспирации. Француз решился даже посвятить в часть тайны Николя. О шпионе, разумеется, умолчал, но объяснил, что миссия требует сыскать одного человечка; в обстановке строжайшей секретности, естественно. Мог не рассказывать; нашёл в итоге всё равно сам.
В пятом по счёту кабаке ему подсказали дом Вафиадиса. На пороге указанного дома, больше похожего на шалаш, объявилась крепкая молодая баба. За ней мелькали дети — пятеро или шестеро.
— Помер Аркадий, — сказала баба. — Два месяца тому. Горячкою помер.
Отчаяние накрыло Александра; он провалит дело, не справится, не сможет найти Зюдена. Вечером он сидел с трубкою на подоконнике (поза, ставшая им любимой) и продумывал ход казни, которую над ним, несомненно, учинит Нессельроде; и поделом: упустить опаснейшего шпиона в городе, где тот, по-видимому, и планирует осуществить свои главные замыслы, — это ли не худшее из возможного.
В комнату вошла Мари.
— Все мужчины вкруг меня курят. Отец, Александр, даже Николай иногда. Теперь и ты.
Пушкин обнял её и зарылся носом в пахнущие лавандой волосы.
— Qu'est-ce qui ne va pas? — Мария отстранилась и тревожно посмотрела в глаза.
— Non, rien d'important, — улыбнулся и подумал, что, может быть, и правда — ничего, ведь скоро всё, как говорит Софья Алексеевна, рухнет; остаётся «ловить день» с Марией.
Объятия стали крепче и откровенней. Когда руки окончательно нарушили границу дозволенного, там, за границей, обнаружилось нечто непонятное, бумажное.
— Ах, — спохватилась Мари, вынимая спрятанный на груди конверт. — Это же тебе привезли письмо от Александра.
Письмо нужно было немедленно вскрыть и прочесть, но там, скорее всего, был шифр, который Мария могла случайно увидеть. Поэтому конверт Пушкин уронил, а сам продолжил начатое, и больше ничто их не отвлекло.
Когда Мари ушла, он лихорадочно разорвал пакет и прочитал:
«Уважаемый коллега Александр (Француз),
Сведения, собранные в Феодосии, скудны. Если в ближайшее время не удастся установить ничего важного, я намерен без промедления отправиться к Вам морем. Размышления мои навели меня на мысль: ш. — кап. Р., выехавший из Бессарабии, и он же, прибывающий (возм. прибывший) в Юрзуф, могут быть разными людьми. То есть, если предположить, что З. стремиться лично участвовать в происходящем в Крыму, можно ожидать от него такого маскерада. Предупреждаю Вас о моих подозрениях, однако, не настаиваю на их правдивости. Поступайте так, как считаете верным. Прошу ответить, удалось ли получить что-либо ценное от А.Вафиадиса.
Искренне Ваш,
А.Р.
P.S. Возможно, Вам потребуется исполнитель мелких поручений, — доверьтесь Николаю. Но, если Вам вздумается подвергнуть его жизнь опасности, ответите передо мной.»
Пушкин вскочил и завертелся по комнате, охваченный жаром. Письмо подстегнуло его сдавшийся уж было разум, и, пока Александр сжигал послание, план созрел. Это был не лучший план, но, в отсутствие иных, он выглядел спасительным.
Сразу бежать и действовать он себе запретил: нужно сперва обдумать. Чтобы заполнить время, отведенное на оценку плана, отправился безо всяких надежд просить у Николая Раевского-старшего руки Марии.
В ответ было сказано:
— Вы бедны, Саша. Вы прекрасный человек, я думаю, один из достойнейших людей нашего времени. Ну-ну, я всерьёз так считаю. Но отчего-то мне кажется, что в вашем большом будущем будет немного денег, а я бы желал, чтобы моя дочь была обеспечена.
— Я сотрудник Коллегии иностранных дел!
— Ну, вы всего лишь коллежский секретарь, переводчик. А ваши литературные заслуги, которые я, кстати, считаю выдающимися… они тоже не слишком прибыльны, Саша.
(Пора бы написать графу подробный отчёт, — подумал Александр. — До сих пор не удосужился сесть за серьёзное письмо, все стишки отправляю; скверная шутка. Ох и злятся в Петербурге на мои литературные послания. Решено, нынче же сяду писать…)
— …Так что простите, Саша, но Машеньку вам в жёны я не отдам.
Другого он и не ждал.
Аркаша Стеклов работал умело, быстро. С тринадцати лет он помогал отцу, а когда отец утонул, стал сапожником сам. И обувка из-под рук Стеклова выходила годная; крепкая, как раз для Крымских дорог. И люди часто заходили к Аркадию починять сапоги: справлялся Стеклов быстрее многих. Мешал иногда чёртов зелёный змий — пить Аркадий не умел и не любил, но если прихватывало — валился на несколько дней, и кабы не жена его, Даша, давно окочурился — до такого состояния доходил. Хорошо, случалось подобное редко.
Он работал, как раз прибивал подошву, когда увидел подходящего к лавке страшного господина с бакенбардами и в цилиндре. Господин шёл, помахивая тростью, с намерением стребовать денег, которыми, обознавшись, расплатился за Аркадия в «Русалке».
Думать Аркадий не слишком любил; за него обычно думали руки. Споро хватающие нитку, держащие молоток и гвозди, ловкие, порезанные Бог весть сколько раз, и оттого осторожные — руки были источником его дохода. Голова же использовалась по мере необходимости: вспомнить, куда что положил.
Сейчас, однако, за него приняли решение ноги.
Когда Аркадий был трезв и напуган, бегал он хорошо.
Пушкин не отставал, но и догнать сапожника пока не удавалось. В конце концов, бежать за Стекловым дальше, рискуя оказаться у всех на виду, было слишком опасно. Александр с ходу запрыгнул на забор, пробежал, как по канату, по торцам досок и оттуда, сверху, прыгнул Аркадию на спину.
Они вместе упали в пыль; Аркадий завопил: «Не бейте! Потратил! Не могу сейчас вернуть!», вывернулся и снова побежал. У Стеклова были шансы уйти, но — случай вмешивается нежданно, занимая место в расположении вещей как часть чьего-то более совершенного плана, нежели наш; это мы и называем судьбою, — навстречу Аркадию из переулка выходил, ведя под уздцы кобылу, Николай Раевский-младший.
Пушкин крикнул на бегу:
— Лови-и!
Николя, увидев бегущего к нему испуганного человека и гонящегося за ним Пушкина, подумал: вор. Тогда он широко расставил руки, и Аркаша-башмачник, не успев изменить курс, влетел прямиком в его объятия.