«Хоть частично сохранил легенду» — подумал Пушкин.
— Почему вы отказываетесь назвать имя здесь? — продолжил Орлов.
— Вы не поверите.
— С вами умом тронуться недолго, — сказал Раевский, пока ехали обратно. — Вы уверены, что в этот раз не ошибётесь?
— Абсолютно.
В тумане зеленела крышами усадьба.
— Ос-спади, барин, да неужто вам в холод купаться вздумалось? — ужаснулся Никита, увидев мокрого Пушкина. Тут же был принесён плед и ром. От пледа Француз отказался, а ром выпил и, переодевшись, двинулся в столовую. Раевские и Давыдовы садились обедать.
— Саша, вы целы! Говорят, вы упали с лошади? — беспокоилась Катерина Николаевна.
Раевский скорчил гримасу, означавшую «соглашайтесь!»
Пришлось на ходу выдумать историю с нелепым падением во время дружеской прогулки к реке. Даже немного повеселил дам.
— …Трудные времена, — рассказывал Василий Львович. — С виду-то мы держимся, а как приглядишься — долги на долгах, ну. Заложил восемьдесят душ, думаю, на сколько хватит?
Николя печально жевал жареного гуся. Напротив него смирно сидела, поклёвывая свою порцию, маленькая Адель.
— Позволь, я сяду на твоё место? Можешь занять моё, — Пушкин спихнул Николя со стула.
— Ты чего?
— Не всё же тебе одному любоваться нашей Аделей Александровной.
Салфетки всколыхнулись от пробежавших над столом смешков. Адель покраснела и стала вертеться, ища, куда бы прилично было смотреть.
Пушкин неотрывно глядел на Адель.
Десятилетняя девочка, как и её мать, была маленького росточка, темноглазая и темноволосая, подвижная, но лишённая шарма Аглаи. Лицо Адели было правильным, округлым, носик в меру мал, глаза в меру велики, — такими были все девочки и становились все барышни. На юной Давыдовой не задерживался глаз; хотелось отвернуться и поболтать с Катериной Николаевной. Та горячо, по-мужски, спорила с Василием Львовичем о фольклоре, но отвлекаться на разговор было нельзя.
Адель всё чаще поднимала на Пушкина глаза, ловила его взгляд и опускала голову в смятении.
— Пушкин, что вы делаете? — толкнул в бок Якушкин. — Бедная девочка не может есть из-за вас.
Александр, не отрывая глаз от Адели, наклонился к Якушкину и прошептал довольно громко:
— Она знает, отчего я на неё смотрю.
Детский слух острее нашего, в особенности, когда подстёгнут страхом. Адель сжалась на стуле, не зная, куда скрыться.
— Что за комедию вы разыгрываете весь день?
— C'est une tragédie, — сказал Пушкин. — Помните, я говорил утром, имея в виду вашу вину, что всё грустно и гнусно? Так вот, всё ещё гнуснее.
К концу застолья Адель уже едва не плакала, а на Пушкина неодобрительно поглядывали со всех сторон.
— Александр Сергеич, ну, — Василий Львович поднялся из-за стола. — Обед окончен, перестаньте глазеть на мою племянницу.
— А? — удивился Александр Львович, ничего прежде не замечавший. — А вы на неё смотрели? Что в этом такого?
— Адель Александровна, — Пушкин шутливо поклонился. — Умоляю, не покидайте нас. Сыграйте нам что-нибудь.
Обитатели усадьбы расползались по комнатам.
— Я сейчас не могу, — выдавила Адель.
— Да что ты, — Александр Львович потрепал её по тёмной головке, — не стесняйся, порадуй Александра Сергеича. Он знаешь, кто? Он — поэт!
Пушкин подвёл дрожащую Адель к роялю и, помогая усесться, тихо произнёс:
— Мне известен ваш секрет, mademoiselle.
Адель затрепетала.
— Сыграй им, что умеешь, — Александр Львович зевнул. Его разморила трапеза. — Я вас, дорогие мои, пока что покину, сосну часок…
Остались Орлов, Охотников, Якушкин, Раевский, Пушкин и Адель.
— Сыграйте, — попросил Пушкин. — Не бойтесь нас. Играйте, будто вы одни.
Адель, сбиваясь, заиграла серенаду G-dur Моцарта.
— Детские пальцы слабы, — сказал Александр. В голосе его что-то натянулось, точно он готовился объявить новость первостепенной важности и откладывал главные слова для большего эффекта. — А пальцы девочки ещё и никогда не держали огнива. Неудивительно, что оно вылетело из рук.
— Вы определённо сошли с ума, — Якушкин приблизился к Адели и оперся на рояль. — Спасибо, милая. Можешь больше не играть, мы останемся тут одни.
— Почему же, — подскочил к ним взъерошенный и злой Пушкин. — Разве Адель Александровна не желает нам ничего рассказать? Как она пряталась под кроватью в комнате матери, как она вытащила часы из лежащего на полу жилета? Как она сняла с цепочки ключ, слыша над собою — что вы слышали, mademoiselle?
Адель заплакала, уткнувшись в ноты.
— Пушкин, это уже сверх всякого!.. — Орлов оттащил Александра в сторону.
— Стул! — Пушкин вывернулся и замахал руками, подпрыгивая. — Я думал, почему стул придвинут к бюро, ведь Якушкин не садится! Потом понял — на стул нужно было влезть, чтобы дотянуться до шкатулки на секретере! Первое! Адель поступила так, как поступил бы любой ребёнок — придвинула стул, забралась на него, чтобы выполнить все необходимые манипуляции. Второе! Открыла украденным ключом ларец, достала бумаги…
3) Неумело чиркаю кресалом, пытаясь зажечь свечу. В конце концов, фитиль загорается, но кресало выскальзывает из руки (потом его находит под порожком Катерина Раевская)
4) Выхожу из комнаты, спрятав письма под платьем
5) Ай умничка.
— Бред какой-то.
— А вы спросите у неё самой. Кстати, Якушкин, вам не стыдно общаться со свидетелем вашей с Аглаей… любви?
Адель что-то пискнула, заливая слезами серенаду G-dur.
— Что она говорит?
— Я… ничего не видела, — всхлипнула Адель. — Я не высовывалась…
— Вот и чудесно. Пропустила под кроватью самое интересное. Кровать у Аглаи широкая, высокая, Раевский может подтвердить.
Якушкин схватился за голову.
— Дошло, — констатировал Пушкин. — Поздравляю, Иван Дмитриевич. Вы предавались плотским утехам с Аглаей на глазах… точнее, на ушах её дочери. Она пробралась в комнату заранее и ждала в своей норке, а когда ваша одежда начала падать, дотянулась до жилета…
— Хватит! — Якушкин ударил по столу. — Довольно, Пушкин! Довольно!
— Позор, — сказал Охотников.
Раевский подошёл к Адели и на удивление бережно повернул её к себе лицом.
— Скажи, красавица, — непривычно ласковым голосом сказал он, — а кто надоумил тебя так поступить? И кто дал тебе ключ от комнаты?
Адель шмыгнула носом.
— Фройлен Венцке.
— Это её гувернантка, — вспомнил Раевский.
Хельга Венцке знала, что замысел её не может быть совершенен, ибо сама она недостаточно умна. Но быть раскрытой на следующий день после преступления — это унизило её. Хельга долго разрабатывала план и теперь не могла поверить, что всё оказалось прозрачным для каких-то шумных, всегда казавшихся безопасными русских. Девочка не должна была вызвать подозрений, а сама Хельга и не могла их вызвать — она была у всех на виду. Адель выдала себя, поняла она и чуть разрыдалась от обиды. Девчонка не удержалась и рассказала кому-то, хотя и клялась в молчании, запуганная до полусмерти перспективой вечного позора и изгнания из семьи.
Волосатый и носатый человек, похожий на виденную некогда в зверинце макаку, налетал на неё с криками:
— Где письма? Письма где?
— Я отдала их, — сказала Хельга.
— Кому?
— Я не знаю этого человека. Он обещал заплатить.
Макака запрыгала по комнате, радостно потирая когтистые лапки.
— Ах, счастливые мы с вами люди, господа! Когда же он должен вам заплатить?
— Уже заплатил, — сказала Хельга.
— Чушь, если бы он заплатил, вы бы сбежали в тот же день. Говорите, когда встреча?
Но Хельга молчала, глядя в пол.
— Если вы не ответите, — вмешался высокий лысеющий господин с закрученными усиками, — вас выгонят с позором, и ни в один дом вас больше никогда не возьмут.