– То есть, вам при жизни молятся?.. – не удержался я от вопроса.
– Ну да. И что мне теперь делать – явиться и всё опровергнуть?.. Нет уж. Пусть как есть. Может, и правда в мой кенотаф[4] по воле Божией перешла часть моей силы… Дальше осторожнее стал: нигде подолгу не задерживался, ходил по всей Европе как странствующий монах. А когда там лихие времена настали, и мои выжившие сородичи совместно с демонами принялись народ смущать и оргии по холмам устраивать, а инквизиция людей за это стала сжигать, пошёл я опять на восток от греха подальше. Был во владениях Великого Хана, до Китая дошёл, но в Японию не поплыл, через Индию и Персию пришёл в Московское царство. Был монахом, молился, исцелял, пел, переписывал книги и писал иконы, иной раз сражался. Был рукоположен в иереи. После Смуты хотели даже во епископы возвести, но отказался я – nolo episcopari[5]. Какой я для людей епископ… Вот моё эпископе[6].
Широким жестом он указал на леса, наполненные вечерним птичьим криком, на волка, на ельник, в котором – я чувствовал это – скрываются другие звери.
– С казаками ушёл в Сибирь, до этих мест добрался, монастырь вот основал.
«Святой преподобный Силуан, – вспомнил я, – вот оно что…»
– Да, там тоже кенотаф, – он жестом показал вниз, где обитель. – Да что там, много всего было. И будет ещё. Я, Женя, думаю, что до Страшного суда проживу.
– И вам не страшно? – вырвалось у меня.
– Страшно, – тихо ответил он. – Но я в Бога верую.
Нас ослепила вспышка. Сашка снимал из ельника. И сюда пробрался… Как ни странно, он взирал на рогатую голову настоятеля вполне спокойно.
– Ладно, детушки, – отец Силуан поднялся с валуна, – идти вам надо, вертолёт уж прилетел.
Я и вправду услыхал вдалеке треск вертолёта.
– А вы с нами? – спросил я. Теперь у меня появилось к этому невероятному… да, человеку множество животрепещущих вопросов.
Но тот покачал головой.
– Нет, всё я тебе рассказал, что дозволено, и не увидимся мы больше в этой жизни. Идите, а я тут ещё посижу, на флейте сыграю. Чувствую, сегодня можно мне…
Он благословил нас, а мы, не смея возражать, стали спускаться с горы. За нашей спиной нарастала пронзительная, но странно прекрасная мелодия, под которую деревья сгибались и мотали ветвями без малейшего ветра. В чаще то тут, то там мелькали тени спешащих на гору зверей.
Вертолёт уже сел, пилот встретил нас, опоздавших, отборным матом. Вокруг винтокрылой машины суетился отец Пахомий. Он уже притащил наши вещи и большой мешок с гостинцами на дорогу. Спросил об отце настоятеле. Я молча указал вверх и Пахомий понимающе кивнул.
Тайга, сопки, озеро, монастырь стремительно пошли вниз. На мгновение передо мной мелькнула вершина с крестом и маленькой фигуркой под ним, вокруг которой неподвижно сидели неясные тени. Но видение тут же ушло в небытие.
На обратном пути я вспомнил, что с утра ничего не ел, и мы с Сашкой жадно набросились на гостинцы Пахомия: тёплые пироги с черемшой, картошкой и грибами. Еще в мешке оказались две огромные копчёные щуки. Сашка был свеж и розовощёк, но всё больше молчал.
Он позвонил мне уже в городе, где-то через неделю.
– Знаешь, – сказал он, – я на обследовании был… Нет у меня больше метастазов. И опухоли нет. Сказали, спонтанная ремиссия, один случай на сто тысяч…
В тот вечер я усердно молился перед иконами.
Вот и всё. Я не знаю, чему был свидетелем, и не дерзаю догадываться. Вся махина прошлого, вся сила земли и неба, стоящая за этой историей, предостерегают от назойливой попытки вторгнуться в тайну. Конечно, я отписался за командировку – сделал лирический, благостный репортаж о двух монахах, живущих в таёжном монастыре. И в этом тексте всё было правдой, но, конечно, лишь малая её часть. Фоторепортаж получился куда лучше текста. Яркие динамичные снимки буквально излучали тихую радость и благоговение. Никто не мог понять, как Саше это удалось, да вряд ли он сам это понимал. Только одной фотографии там не было, вы понимаете, какой. Я так и не узнал про её судьбу. Скорее всего, Саша её уничтожил. Что касается диктофонной записи, то, к моему удивлению, машинка точно записала всё, что говорил отец Силуан. Да только кто этой записи поверит… Иногда я прокручиваю её для себя.
5
Не хочу быть епископом (лат.) Сейчас – ритуальная фраза во время католического обряда возведения в епископы.