Не дыша, я легко ступаю по красному песку и нанесенной ветром гальке, время от времени поддевая камешки ногой. В низкой гравитации их движения непривычны: чтобы упасть, им, кажется, нужна целая вечность. Сухой ледяной ветер, в котором нет никаких запахов, гладит мою подправленную плоть, точно опасная бритва, которую обмакнули в жидкий водород. Чрезмерное обилие такой ласки убьет даже меня. С подветренной стороны крупных валунов громоздится высокими наносами тонкий песок цвета кирпича.
В пятнадцати милях по обе стороны от меня вздымаются стены каньона: колоссальные щербатые многомильные склоны, их крутизну скрывают множество ненадежно прилепившихся к ним скал. Долину у их подножия расчерчивают каменные осыпи, расщелины открываются в тупиковые боковые долинки.
Когда я достаточно далеко отхожу от базы, исчезаю за небольшим поворотом, и половина накопленного кислорода уже использована, я останавливаюсь.
И поднимаю голову.
Под конец дня — хотя бледное солнце еще не зашло — можно увидеть звезды. Они словно бы заглядывают сквозь щели в потемневшем марсианском небе, иногда их закрывает проходящее высоко одинокое облачко. Из-за моих уплотненных роговиц огоньки звезд кажутся размытыми пятнами. Я пытаюсь найти зелено-голубую, так как убедил себя, что это Земля.
И несколько драгоценных минут мечтаю о возвращении.
Одного я пока не знаю: как мои мечты поблекнут в сравнении с реальностью.
Поворачивая назад, я чувствую себя единственным человеком во вселенной. Никто здесь до меня не доберется. Даже если остальные явятся в скафандрах, они будут от меня изолированы. Я одновременно совершенно беззащитен и совершенно укрыт.
Потом я невольно вспоминаю то, что старался забыть. Есть кое-кто, способный встать без скафандра рядом со мной, встать как равный. Женщина, тоже изгнанная сейчас на Марс. Связанная со мной чем-то иным, нежели любовь, но не менее сильным.
И это чувство гораздо сильнее ненависти.
Когда пришло первое известие, я пребывал в своего рода мистическом трансе.
Один из больших многомодульных геодезических куполов единственного поселения на Марсе был отдан под посадки гигантских цереусов — ветвистых кактусов, возвышающихся почти на двадцать пять футов (столь же высоких, как столетние растения, хотя их всего пять лет назад вырастили из генетически модифицированных семян). К фантастическому росту их вынудила воля бэннекеровского психокинетика, моего предшественника.
Теперь кактусы — как и люди — мои подопечные. Мы с моей подругой по изгнанию отвечали за здоровье и непрерывное функционирование и тех и других.
Я предпочитал ухаживать за кактусами.
Вот и сейчас, тронув кончиками пальцев один массивный, бочкообразный ствол, я растворился в его плоти. Скользя между деловитыми клетками кактуса, я восхищался ощущением от надежно спрятанных запасов влаги. Все дальше и дальше в ствол уходило мое второе «я», бомбардируемое искаженными сенсорными данными — чтобы разобраться в их мешанине, у меня ушли годы. Вот эти пахнущие эстрагоном, ворсисто фиалковые клубки — хлоропласты, вон те набухшие электричеством искры — вакуоли. Я упивался вегетативной безмятежностью, почему-то отличной от сходных механизмов в человеческом теле…
Еще глубже, теперь под почву, в неестественно толстые и длинные волокнистые корни, где ощупью, слепым тропизмом[51] выискиваю влагу, ледяными слитками заключенную под поверхностью Марса. Жажда-ищет, жажда-ищет, жажда-ищет…
Кто-то тряхнул меня за плечо. Я почувствовал это будто из далекого далека. Втянув назад психокинетические зонды, я вернулся в собственное тело.
Жоэль Фурье, аэролог колонии, убрала руку. Наверное, у меня в лице она прочла раздражение, так как настороженно отступила на шаг.
— Я не стала бы вам мешать, доктор Строуд, не будь дело столь важным. Экспедиция возвращается, а у нас проблемы.
Английский был lingua franca[52] марсианской колонии. Фурье говорила на нем с приятным акцентом. Одета она была в белый стеганый комбинезон с нашивками Европейского Управления Аэронавтики, украшенный изображением антикварной ракеты «Ариана». В восемнадцать лет (такой умудренный возраст!) она была ветераном своей профессии. После трех лет знакомства я не знал о ней ничего, кроме голого минимума (внешность, имя и возраст), и знать не желал.
— Что за проблемы?
— Медицинские, разумеется. Выразились они неясно, но это очевидно.
— Пусть этим займется Санжур. — Я отвернулся. — Сейчас ее смена.
— Доктор Санжур не отвечает. Она заперлась у себя.
52
Лингва франка