Но в конце концов Ами отыскала, что еще можно сказать.
— Я тебя, Строуд, не прощаю… но, вероятно, соглашусь помогать.
Это заявление я принял, не зная в точности, что оно означает.
Скоро я выяснил.
В ту же ночь, едва оправившись от ран, мы стали любовниками — на кровати, на которой едва не убили друг друга. Наше совокупление (только так я могу назвать животность этого импульсивного акта) явилось продолжением предыдущей схватки, только перенесенным в другую плоскость.
В то время у меня была другая подруга, учительница по имени Дженни. Я считал ее самой сексуальной, самой красивой женщиной на свете.
После той ночи она уже ничего для меня не значила.
Ничто не сравнится с сексом с собратом-клеткоглядом. Все время учебы в Бэннекеровском Институте я этого избегал — из нервозного страха допустить в свое тело психокинетика, а еще потому, что видел в однокашниках конкурентов, а не друзей. После учебы… Ну, клеткогляды сравнительно редки, и у меня было не так много случайных знакомых среди мне подобных. Я даже представить себе не мог остроту и интенсивность ощущений оттого, что внутри меня свободно разгуливает мой партнер, пока мы занимаемся любовью в традиционном смысле. Вообразите себе, что призрачные зонды отворачивают краны вожделения, подбрасывают уголь в биологические топки…
Разумеется, не помешало и то, что внешне Ами была очень красива: высокая, сильная женщина, напряженная, как трос на перекинувшемся через пролив Беринговом мосту.
После той ночи события стали развиваться слишком быстро, алогично, подгоняемые сильными эмоциями…
Я порвал с Дженни. Расставание было нелегким и горьким. Ами стала партнером в моей клинике, потом переехала ко мне. Несколько месяцев она вполне удовлетворялась перекраиванием лиц и тел, пока мы вместе выдаивали из тщеславных богачей их незаслуженные доллары. Потом ее обуяла алчность, и она измыслила невероятную аферу. Я выслушал настороженно. Помнится, я еще подумал, что психическая травма из-за смерти сестры и ее планы мести, от которых пришлось отказаться, начисто стерли любой альтруизм и профессиональную этику, какие у нее когда-то имелись.
А поскольку у меня их никогда не было и я был безнадежно одержим Ами, я согласился на ее предложение.
Мы выждали, чтобы совершенная жертва пришла к нам сама, — чтобы избежать подозрений в дальнейшем. Жертва явилась в облике миллиардера с несколькими патентами в области сверхпроводников для внутренних помещений. Этот похожий на обрюзгшего боксера «в весе курицы» субъект подыскивал себе новую внешность. За несколько месяцев мы ему ее дали. Вместе с отставленной по времени эмболией. Но перед фатальным приступом, который случился через несколько недель после того, как он выписался из клиники, мы позаботились заполучить часть его состояния. Вызвав к себе в палату своего поверенного, он сделал большое пожертвование в фонд нашего имени — на том совершенно убедительном основании, что, дескать, на него большое впечатление произвели наши старания нести в мир красоту. Хотя глаза у него были открыты, а губы шевелились, все время переговоров он пребывал без сознания. Тактично держа руку у него на плече, Ами, как кукловод, манипулировала его голосовыми связками. Очнувшись, он ничего о случившемся не помнил.
В день смерти миллиардера, который так и не узнал о своем недобровольном пожертвовании и не попытался забрать его назад, мы у себя дома праздновали победу — и тут явилась полиция. Подозрительные родственники потребовали аутопсии с участием клеткогляда: это был единственный способ засечь наше вмешательство.
Суд прошел быстро. Мы все равно не могли бы выстроить хоть сколько-нибудь крепкую защиту. Прокурор требовал для каждого из нас по два последовательных срока в девяносто девять лет, и, учитывая наш превосходный гомеостаз, мы их скорее всего отсидели бы.
В этот момент вмешалась Американская медицинская ассоциация. Им невыносима была сама мысль о том, что все это время два дипломированных клеткогляда будут прохлаждаться в тюрьме. Каждые пять лет в средствах массовой информации станут всплывать репортажи «а помните?»… Тень на всю профессию… Поэтому они начали закулисные переговоры о «более снисходительном» приговоре, который убрал бы нас подальше с глаз долой и создал видимость того, что мы твердо решили заслужить прощение.
В 1999 году, воспользовавшись случающимся раз в пятнадцать лет противостоянием, когда две планеты оказываются ближе всего друг к другу, русские в качестве одностороннего проекта создали первую колонию на Марсе. Это было еще до Сообщества, de facto[53] альянса, который поначалу осторожно, а потом все более и более уверенно вырос из glasnost'и и отхода Восточной Европы от СССР. В те бурные времена начала Содружества, когда милитаризм отошел на задний план и стали возникать совместные предприятия, все внимание обратилось на то, чтобы заново обустроить Землю. Забытая марсианская колония пятьдесят лет перебивалась как могла — этакий архаичный пережиток замкнутости русских. Потом колонию уничтожил ужасный, но вполне предсказуемый катаклизм: небольшой блуждающий астероид упал прямо на геодезический купол. Внезапно мировая общественность безоговорочно объединилась в желании и потребности восстановить базу. То, что все недавно игнорировали, стало вдруг темой дня. Теперь, после полувека мира и процветания, земляне могли себе позволить обратиться вовне.