Оказавшись в тени суровых кирпичных жилищ (каждое двухэтажное, внутри разделенное стенкой, чтобы в нем могли поселиться две семьи; компактные и ухоженные садики, сменив бесполезные газоны, прикорнули как часовые у двери гордых владельцев), Чарли ускорил шаги. Он знал, что мать его ждет. И, что важнее, отец тоже.
На пересекающих поселок дорожках Чарли встречал многих мальчишек, спешащих по такому же, как у него, делу. Однако они уже побывали дома и теперь сломя голову бежали, размахивая жестяными судками с притертой крышкой и глиняными бутылями, заткнутыми керамической пробкой в проволочной оплетке. Глиняные бутыли были скользкими от выступивших капель, таким холодным стало их содержимое, пролежав все утро в семейном колодце.
Вскоре Чарли оказался возле своего дома, ничем не отличающегося от остальных, но тем не менее бесконечно знакомого и родного. В дверях стояла женщина с косами цвета меда и нетерпеливо постукивала ногой под длинной медового цвета юбкой, держа в руках судок с ленчем и бутыль с пивом для отца. Левый уголок ее рта, подергиваясь, приподнимал большую черную родинку в знакомой гримасе раздражения.
Попытки Чарли объяснить свое опоздание и растрепанность мать оборвала словами:
— Никаких извинений, сорванец. Просто отнеси папе еду, пока не остыла.
Даже не переступив порог, Чарли схватил судок и бутыль и был таков.
Чарли бежал по узким, пепельным от пыли проулкам, которые лишь недавно сохли после летних дождей, и под его крепкими, высокими ботинками на кожаной подошве скрипел гравий, точно с хрустом давились леденцы. Со временем он нагнал остальных мальчиков, которые, оказывается, не так уж его опередили. Они (по неосознанной и повседневной тяге к стадности, словно уже сейчас стремились наверстать одиночество, на которое будут обречены у станков на Фабрике) слетелись из различных мест и дальше неслись ликующей ватагой по последнему тенистому участку дороги среди сомкнувших ряды домов. Временами один судок неуклюже ударялся о другой, издавая глухой стук, а в ответ неслись обеспокоенные, воинственные предостережения:
— Поосторожнее с папашиной жратвой, болван!
Некоторые мальчики несли по два или больше судка — для отца и братьев.
Увидев Чарли, многие снова заулюлюкали, прославляя за устроенное на кирпичной горе представление. Несколько даже изобразили его упоенный танец, придав ему нелепости, которой Чарли определенно не помнил. Неужели он и впрямь выглядел так глупо? Или восприятие друзей искажает пережитое им? Уже не в первый раз Чарли осознал свою отстраненность. И спросил себя, возможно ли вообще доподлинно передать или понять нечто столь острое, что он тогда испытал…
Наконец мальчишки вырвались из материнских объятий поселка, оставив позади тени ради алмазной прозрачности солнечного света, отвесными лучами падавшего на широкий простор буйнотравного поля, уходящего вдаль к Фабрике. Пепельная гравиевая дорога тянулась по этой ничейной земле между домом и работой и вела к кирпичной громаде, которая была Фабрикой.
С этого места невозможно было охватить взглядом всю Фабрику, отсюда она казалась лишь бесконечной, высокой, темной глухой стеной, накрытой покатой крышей, чьи бесконечные толстые черепицы походили на чешую неведомого зверя. Она тянулась в обе стороны, насколько хватало глаз, разделяя Долину, как линейка, положенная поперек муравейника. Ее величественность и огромность казались настолько привычными, настолько само собой разумеющимися, что мальчишки не обращали на это никакого внимания. Их занимала предстоящая встреча с отцами.
Они мчались через ароматную, некошеную траву по пояс и только несколько разомкнули ряды — кое-кто останавливался рассмотреть цветок или насекомое, а после бежал догонять остальных. Через минуту-другую они пересекли полосу ничейной земли и вступили на территорию самой Фабрики. Здесь, как и у горы кирпичей, земля была бесплодной из-за пропитывавшего ее десятилетиями отработанного машинного масла, и выживали на ней только самые цепкие и выносливые сорняки. Запах органических отбросов (Чарли как-то слышал, что машинное масло изготавливали из особого растения, которое в этих краях не водится) был насыщенным, острым, но не отталкивающим, особенно для тех, кому знаком с младых ногтей: ведь он въелся в морщины мозолистых отцовских рук, им веяло, когда эти руки рассеянно тянулись погладить по головке малыша в колыбели. Сам воздух здесь пах жареной на прогорклом масле едой.