Маришка надула губы, как капризный ребенок.
— Зачем ты так говоришь, гадкий папа? Я и не помышляла о Бутлере. Уходи, ничего я больше тебе не скажу. Разве с тобой можно делиться?
При этих словах старый Дёри поспешил ретироваться и с веселым видом вернулся к гостям, которые засыпали его вопросами о здоровье Маришки.
— Пустяки, ничего страшного! Наверное, за обедом попался плохой гриб. Я, к счастью, не ел грибов. Негодяй Иштван Хинко принес их. А я, глупец, еще дал ему за это двадцать крейцеров.[13] Ну да ладно, завтра же он получит вдобавок двадцать пять палок. Не забыть бы только! — При этих словах барон вытащил из кармана платок и завязал на нем узелок. — Напомни мне, Дюрка, — сказал он гайдуку, вносившему в зал еще четыре баклаги с вином — две в руках и две под мышками. — Сей узелок означает двадцать пять палок Иштвану Хинко, крепостному из Рёске. Вообще же ей уже лучше — я имею в виду Маришку. Нынешние девицы большие неженки. Словно из бисквита сделаны. У меня были три сестры, так их хоть через дом перебрось — тут же как ни в чем не бывало вскочили бы на ноги. Веселье возобновилось и теперь уже ничем не прерывалось. Тем временем кое-кто из гостей сел за карты.
В ту пору карточная игра уже знала высокие ставки, однако ей еще незнакомы были такие сумасбродства, как лет двадцать спустя, когда в дни заседаний сейма в Пожони за ломберным столом встретились Чернович и Комароми. На карту было поставлено Мачское имение со всеми его лесами, лугами и пашнями. Злой дух, обитающий в картах, подхватил эти богатства и перебросил их от одного владельца к другому. Ну и силен же этот бес!
Между тем студенты стали уже прощаться, но барон и слышать об этом не хотел.
— Оставайтесь, оставайтесь! Ну куда вы сейчас пойдете, на ночь глядя? Наши места не так уж безопасны.
— Хотел бы я поглядеть на того, — рассмеялся Жига Бернат, — кто захотел бы нас обворовать!
— Знаю, что вы не из трусливых. Но все же вам лучше дождаться утра. На рассвете я прикажу запрягать, а до тех пор мы и ложиться не будем, черт возьми!
Аргументы хозяина были подкреплены появлением бродячей труппы музыкантов Марци Чоки, которые тут же во дворе принялись наигрывать одну из печальных мелодий Бихари.[14] У шельмы Чоки чутье на гостей было, как у собаки на дичь: он за версту чуял, у кого из господ нынче гости, — то ли сороки нашептывали ему, то ли по обильному дыму печных труб распознавал он их прибытие.
— Бре-ке-ке! Надо кликнуть Чоку!. Ну, теперь уж, конечно, никак нельзя было уходить. Студенты сдались. А матушка-то небось старается дома, ватрушки печет. Сейчас, наверное, уже вынимает их из духовки. Но что поделаешь — отказаться нельзя. Играет музыка. А это такая сила, которой противостоять немыслимо.
Забурлила кровь, а тут и Маришка вернулась из своей комнаты — с улыбкой на устах, с веточкой сирени в волосах. И вот уж из большой гостиной выносят стулья, кушетки. «А ну, потанцуем малость!»
Танцы открыл сам старый Дёри. Сделав глубокий поклон красавице Майорноки, он обхватил ее стройную талию и, воскликнув: «Ну, и тонка же ты, сестрица», — так закружил, завертел ее, что лучше и не надо.
Тотчас же всеми овладело веселье. Даже дряхлый Ижипь не удержался и пригласил госпожу Малипо. Почти не касаясь друг друга, церемонно раскланиваясь и слегка покачиваясь, они, не заботясь о ритме чардаша, засеменили рядышком в менуэте.
— Эге-ге! А где же больная?
На пороге стоял веселый толстенький человек с бритой физиономией. Он весь был олицетворением добродушия. Угрожающе помахав танцующим палкой и стараясь придать своему пухлому лицу строгое выражение, он силился перекричать музыку:
— Танцуете! Ну-ну! Наживете себе чахотку, так и знайте. В своем ли вы уме — танцевать при открытых окнах! Впрочем, бедному доктору тоже ведь нужно как-то кормиться. Так что я премного вам благодарен, дамы и господа!
— Смотрите, дядюшка Медве! Дядя Медве приехал!
— Сервус, Игнац! — вскричал и барон. — Так ты приехал?
— Как видишь. Ну-с, а где же больная?
— Больная? — добродушно засмеялся хозяин. — Да вот она, танцует! Ха-ха!
— Эта больная здорова. [Доктор, любивший игру слов, нарочно произнес эту фразу так, что можно было понять, будто он говорит: «Ваш пес здоров» (Словесный каламбур: «эта больная» (ekbeteg) — «ваш пес» (ebetek) (венг.)] Тогда зачем же посылали за мной?
— С девочкой опять было плохо, и я испугался. Небольшое головокружение. Желудок себе, что ли, испортила. Не нравится мне только, что с некоторых пор она не переносит табачного дыма. Уж нет ли у нее чего-нибудь в легких?
— В легких? Ну конечно. Наверняка. Ты больше меня понимаешь. Только вот что: ты не рассуждай, а плати деньги. Что ты смотришь на меня? Ты же должен платить своему доктору. Разве я сказал какую-нибудь глупость, что ты так уставился на меня?
Барон Дёри неизменно удивлялся подобным речам Медве и никогда не принимал их всерьез. Мужик — тот обязан платить доктору, а он, барон Дёри, разговаривает с ним на «ты». Разве это не достаточное вознаграждение для доктора?
Доктор Медве был популярен в округе, несмотря на то, что в старые добрые времена люди умирали большей частью сами по себе, без помощи докторов, верили кукушке (сколько она прокукует, столько и жить суждено), лечились у знахарок, колдунов-мельников с помощью всяческих талисманов и амулетов. Считалось, что тот, кто найдет ящерицу накануне дня св. Георгия и, зашив ее в мешочек, будет носить на шее вместо ладанки, никогда не заболеет ни рожей, ни подагрой. Против лихорадки тоже знали хорошее средство: больной должен был поваляться на девяти могилах. (То ли от ужаса, то ли от физических потрясений, но хворь проходила.) В саду почтеннейшей госпожи Докуш в Галсече росла трава, которая, если всунуть ее в ухо человеку или животному, излечивала от любой болезни. Трава шандра помогала только при чахотке, а если не помогала, то и на этот случай было известно средство, действующее безотказно (правда, достать его трудно): нужно было зашить в подушку или в перину щепотку праха знаменитого земпленского гайдука, Пала Арнольда. История о том, как его укусил вампир, как он умер, а затем восстал из гроба и сам покусал четырех человек, взбудоражила в 1732 году всю Европу. Да и кто мог поверить в такие фокусы докторов, как «покажите язык» и «дайте-ка ваш пульс». И тем не менее Медве все любили. Этот маленький человечек, задиристый, как хомяк, вечно спорил и бранился со всеми, однако был полон добродушия и любил пошутить. Особенно ему радовались в дворянских усадьбах. В прошлом он был военным врачом и сколотил кое-какое состояние, после чего вернулся в Бенье. Рассказывают, что раньше он носил другую фамилию — не то Вер, не то Берман. Ведь земля слухами полнится. Впрочем, это не имело значения: дворяне его простили, ибо в своих привычках он полностью приспособился к ним, слился с ними. У него, например, была самая примечательная в комитате коллекция пенковых трубок. А как они были обкурены! Это чертовски нравилось всем. Кроме того, в медицине он чувствовал себя как дома, а это тоже что-нибудь да значило.
Однако сегодня все свидетельствовало о том, что доктор дурно настроен, рассеян и, казалось, чем-то смущен. Сегодня он был грубее обычного.
— Садитесь, дядя Медве… Сюда, сюда! Его приглашали и женщины и мужчины.
— Оставьте меня в покое! Я человек не вашего круга. Единственное простое и искреннее существо здесь — это Кипи. Иди сюда, Кипи, дай доктору лапу. Так, так, хорошо. Оставайся и впредь честным шимпанзе и ничему не учись у этих…
Затем он приблизился к танцующим, поймал за руку Жигмонда Берната и оттолкнул его от баронессы Маришки.
— Что вам угодно? — строго спросил раздосадованный студент.
— Ничего, сударь, кроме моей добычи. Барышня, сейчас же отправляйтесь в свою комнату.
Студент с удивлением уставился на доктора, словно это был сумасшедший, случайно забредший в залу. Но Маришка улыбнулась, и это удержало студента от более энергичных действий.
— Послушайте, господин…
14
Бихари Янош (1764-i827) — венгерский композитор и скрипач-виртуоз, широко использовавший в своем творчестве мелодии народных песен и танцев.