Странный Брэворош

Сергей Полторак Странный Брэворош

Памяти Даниила Александровича Гранина,

которого любил и люблю.

Автор

Глава 1.

Мартоноша

1.

Глебушка проснулся оттого, что солнце пекло в глаза. При- щуриваясь, он поискал взглядом очки, не нашёл и вспомнил, что положил их на сиденье своей новёхонькой инвалидной коляски. Он пошарил рукой по вкусно пахнувшему дерматину и нащупал краешек дужки. Еще не до конца проснувшись, потянул дужку на себя, но очки соскользнули с сиденья и шлёпнулись на глиняный пол веранды, рядом с Глебушкиной кушеткой. Стало страшно.

– 

Мамка!

– 

Не

мамкай,

–

послышался

со

двора

усталый

мамин

голос.

– 

Папка!

– 

Не

папкай,

–

вяло

проскрипел

из

хаты

голос

отца.

– 

Гаврик!

– 

Не гавкай! – сонно пробурчал старший брат Гаврила, спавший

возле хаты

под вишней

на

раскладушке.

Мир перевернулся. Этот огромный и радостный весенний мир, наполненный воркованием диких голубей, мгновенно стал страш- ным и непонятным. Пятилетнему Глебу он показался Америкой! Той самой проклятой Америкой, про которую толковали вчера, подвыпив, папка и голова сельсовета Мыкола Григорич, сидя здесь же, на веранде, за столом, когда распивали магарыч.

Мыкола Григорич достал в райцентре для Глебушки настоящую инвалидную коляску! Старая, самодельная, сотворенная папкой из немецкого трофейного велосипеда, была с почетом отправлена на горище, под соломенную крышу. За колеса новой коляски муж- чины пили с осознанием важности проводимого ритуала. Папка с достоинством благодарил голову Мыколу Григорича; Мыкола Григорич таким же чином благодарил Глебушкиного отца за то, что он благодарил его. Магарыч – вершина человеческой нравствен- ности. Основополагающая конструкция человеческих отношений. По крайней мере, в украинском селе.

– 

Если бы Сталин не дал приказ остановиться нам в сорок пя-

том, – рубил рукою воздух папка, – мы бы до Америки дошли! Вот

не сойти

мне

с

этого

места, если

брешу!

– 

Сталин

был

голова,

–

кивал

голова

сельсовета.

– 

И

Жуков

был

голова!

–

кипятился

папка.

– 

Жуков?!

–

мутными

глазами

смотрел

на

папку

Мыкола

Григорич.

– 

И Жуков был голова, – после паузы кивал он и тянулся к

мочёному

яблочку.

Глеб вспомнил вчерашний вечер. Все от нее, от этой чертовой Америки: и напряженность в отношениях Советского Союза с Ки- таем, и падёж поросят в колхозе, потому что империалисты творят, что хотят! И вот эти очки, будь они неладны!

Глебушка заревел еще громче. В отчаянии он откинул байковое одеяло со слониками, руками подтянулся к инвалидной коляске и рывком, не пойми как, ринулся в нее, чтобы вырваться наружу из этого замкнутого пространства. Коляска качнулась и, раздавив ко- лесом очки, покатилась к двери. Колеса врезались в дверь веранды, она распахнулась и коляска с рыдающим Глебушкой, соскользнув со ступенек, перевернулась.

Мальчик ударился лбом о край стоявшей на земле немецкой каски, приспособленной под поилку для кур. Куры с шумом бро- сились в разные стороны. Каска рассекла Глебушке лоб, и по его лицу тонкой струйкой потекла кровь. Утро началось нелепо, как и вся Глебушкина жизнь…

Он лежал на боку и громко орал. Орал не от боли – он ее не чувствовал. Ему было обидно, что он никому не нужен. Ни мамке с папкой, ни Гаврику, ни дворовому псу Пирату, который невозмутимо лежал возле будки и грелся на благодатном солнышке.

Даже коза, названная папкой в честь малохольной соседки Люсь- кой, пользуясь моментом, деловито объедала цветы собачьей розы.

– 

Чтоб ты сдохла, бисова твоя душа! – дернула повод мамка.

Коза возмущенно покрутила рогатой башкой и удивленно посмо-

трела

на

мамку:

– 

Лучше

бы

за

детиной

следила,

–

читалось

в

ее

невозмутимых

глазах.

Гаврик сидел на раскладушке, не желая со сна открывать глаза:

– 

Чего орешь с утра пораньше?! Спать не даешь, – проворчал,

не глядя

в

сторону

брата, Гаврила.

– 

Он всю ночь, как ты, по девкам не шлялся, – пояснил папка,

выходя

из

веранды

и

держа

в

руке