не
танкистом.
Я,
сынок,
в
войну
старостой
был
в
Каменке,
на немца,
так
сказать,
батрачил.
–
Значит,
вы
фашист?
–
удивился
Глебушка.
–
Да не то чтоб, – пожал плечами дед Илько. – Я и сам не знаю,
кто я. Когда немец в наше село пришел, собрался сельский сход.
Немец
сказал:
–
Выбирайте, селяне, старосту. Меня и выбрали. Я был тихий,
неженатый, никому поперек не вставал. Вот и выбрали. Я никого
не
обижал.
Одного
жидка
из
Златополя
даже
у
себя
в
сарае
прятал,
кормил. Потом наши пришли. Ну, в смысле Червоная армия. Меня
расстрелять решили. За измену Родине и лично товарищу Сталину.
На
речку,
на
Камень,
привели
на
расстрел,
чтоб
по
всей
строгости.
А тут жидок этот откуда ни возьмись. Шустрый такой, совестливый.
Не
стреляйте,
говорит,
старосту.
Он,
–
говорит,
–
хоть
и
враг
радянь-
ского народа, а человек хороший. Он, говорит, жизнь мою спас и
провизию давал. Меня тогда пожалели и бросили на торфозаготовки
под
Новгород
на
десять
лет.
Слыхал
про
Новгород?
–
Нет,
–
признался
Глебушка.
–
А
как
это
–
бросили?
–
За
руки,
за
ноги
–
да
и
бросили,
–
сипло
засмеялся
дед
Илько.
–
Это
краще,
чем
за
ушко
да
на
солнышко,
согласен?
–
Согласен, – честно признался Глебушка, представив себе деда
Илька, прибитым
гвоздем
за ухо
к
солнышку.
–
Отож, – наставительно поднял вверх дед Илько желтый от
махорки
указательный
палец
единственной
левой
руки.
–
А рука-то ваша где, дед Илько? – поинтересовался он. – Не-
мец,
что
ли,
оторвал?
–
Зачем немец? Это я сам по дурости, еще до войны. Бычок у
нас в колхозе был скаженный. Решил я его приструнить, а он мне
рогами
своими,
чтоб
его,
печенку
отбил
и
руку
всю
так
помял,
что
сохнуть стала. В районе, в больнице, отрезали руку-то, чтоб все тело
не
высохло.
Во
как!
Медицина,
брат.
Дело
научное!
–
Дед Илько, а правда, что у вас в Каменке хата своя есть?
–
Есть хата, – согласно кивнул дед. – Только в Каменке меня
до сих пор старостой кличут. Не хочу там жить. Всё о войне той
проклятой напомнить хотят. Да и тут всё напоминает: он кивнул на
немецкую
каску,
на
краю
которой
сидела
курица,
и
время
от
времени
опускала
в
нее
голову,
чтобы
сделать
свой
куриный
глоток
воды.
–
Во как драпали! Даже каски все побросали! Без него, без
железа-то, бежать
краще
получается.
–
А что
же вы
с
ними не
драпанули,
дед Илько?
–
А кто меня звал? Да и тутошний я, куда мне с ними. А потом,
знаешь,
странные
они.
Вроде,
люди
как
люди:
ноги,
руки
–
дед
по-
казал взглядом на пустой рукав, заправленной в штаны домоткан-
ной рубахи. – А вроде и не как люди. Представь себе: ночевали в
Каменке,
а
каждое
утро
воевать
на
машинах
ездили
в
другое
село,
в Защиту, там фронт у них стоял. Прямо, хоть трудодни им вы-
писывай. В воскресенье – выходной. Сидят возле хат, в гармошки
свои
губные
дуют,
смеются.
Детишки
наши
глупые
пляшут
для
них,
а те им сахар да шоколад суют. А потом вдруг как-то враз собра-
лись, в Златополь поехали, облаву на евреев устроили. Всех, кого
поймали, без разбора погнали по шляху аж до вашей Мартоноши.
Возле села, в яру, из пулеметов построчили и баб, и деток этих
жидковских.
А
чем
они
виноваты,
что
жидками
родились?
Они
тут
всегда жили, никому ничего плохого не делали. Слава Богу, тем,
кто
посмелее,
сбежать
удалось.
Попрятались
по
сараям.
Никого
не
выдали!
Они
ж
свои.
–
А
правда,
что
вы
с
бабой
Гарпыной
горилку
пьете?
–
Ну, а чего ж ее не пить? – удивился дед Илько. – В ней вита-
минов,
знаешь,
сколько?!
Больше,
чем
в
ананасе!
–
В