понимать. Это вам не хухры-мухры!
Они жили на центральной улице села. У нее не было названия, как не было и у всех других сельских улиц в конце пятидесятых годов. Да и зачем им названия, когда и так ясно, кто где живет. Вот справа – дом головы сельсовета Мыколы Григорича, главного папкиного собутыльника. Дом его укрыт не соломой, как у боль- шинства односельчан, а свежим камышом – очеретом. И ставни у него нарядные-нарядные: голубые, как небо, а посередине – белые ромбы, как звезды на погонах. Глебушка видел их в кино в сельском клубе. Красивые звезды – глаз не оторвать. У него тоже такие бу- дут. Только потом, когда вырастет и ноги начнут ходить. А за его хатой – хата кузнеца дядьки Михайлы. Это до его дочки Вальки бе- гает Гаврик. Да разве до нее одной! А за хатой кузнеца – поворот «на низ», на другую улицу. Она не такая широкая, как его, Глебушкина. И ведет она прямо на выгон, где пасутся сельские телята и козы. А правее от выгона – речка Большая Высь. Красивая речка, большая, полноводная. Рыбы в ней – ловить, не переловить. И раки огромные-огромные. Сельские мужики часто приносили в их дом рыбу и раков в плетеных ивовых корзинах. Почтительно протягивали корзины папке: «Вы, Васыль Федорович, там уж палочки поставьте, как надо, по совести». Папка корзины брал и, наверное, поступал по совести, поскольку рыбу приносили еще и еще. Глебушка знал, что «палочками» в селе называли трудодни. А вот что такое эти трудодни, он понимал плохо. Точнее, догады- вался: это что-то очень важное, может, даже главное! Это то, без чего взрослые жить не могут. Это, как ходить на работу в колхоз, или пить горилку по вечерам.
–
Гаврик!
–
Чего
тебе?
–
А
что
такое
Брэворош?
–
Это
наша
фамилия.
–
А
что
такое
фамилия?
–
Тебя
как
звать?
–
Глебушка,
Глебка.
–
Не
Глебка, а Глеб.
–
Глеб.
–
Это
имя.
А
Брэворош
–
фамилия.
Понял?
–
Понял,
–
ничего
не
понял
Глебушка.
Зачем
эта
фамилия,
когда
и
так
хорошо?
Возле реки стоял заброшенный колхозный свинарник. С его крыши свисал старый очерет, около него роились дикие пчелы. Они залетали в свои самодельные ульи-очеретины и, побыв там немного, вылетали обратно по своим пчелиным делам.
–
Глебка,
меда
хочешь?
–
Меда?!
–
Ну,
не
сала
же.
–
Хочу.
Очень
хочу.
–
Глебка
даже
зажмурился,
представив
себе
блюдечко с желтой лужицей пахучего волшебства, похожего на
маленькое
солнце.
–
Сейчас
дам
тебе,
–
пообещал
Гаврик.
Он
проследил
взглядом
в
какую
очеретину
залетела
пчела,
и
ловко
выдернул
ее
из
крыши.
Гаврик сплющил конец очеретины сильными пальцами, отчего она
треснула в нескольких местах. Старший брат аккуратно отломил
треснувший кусочек очерета. Пчела, возмущенно жужжа, покинула
свой
домик,
оставив
его
на
разграбление
вандалов.
–
Смотри,
–
сказал
Гаврик,
–
какая
красота!
В разрушенном канале очеретины были разноцветные капсулки длиной не больше сантиметра. Каждая имела свой цвет: желтый, фиолетовый, красный. Одна от другой капсулки отделялись кру- глым кусочком то ли листа, то ли травы.
–
Как они это делают? – зачаровано глядя на бочоночки с медом,
спросил
Глебушка.
–
Работают,
–
коротко
пояснил
Гаврик.
Глебушка осторожно взял обломком очерета один бочоночек и положил в рот. Вкус был совсем незнакомый: кисло-сладкая пахучая паста совсем не была похожа на мед домашних пчел.
–
Нравится?
–
спросил
Гаврик.
–
Да,
–
ответил
Глебушка.
–
Еще
хочешь?
–
Нет,
не
хочу.
–
Значит,
все-таки
не
нравится?
–
Нравится.
–
Так
почему
не
хочешь?
–
Пчелу
жалко.
Она
теперь
бездомная,
как
дед
Илько.
Глебушке
было
жалко
деда
Илька.
Дед
был
небольшого
роста
и
не-
обычайно худой. В отличие от других людей у него куда-то подевалась одна рука. В оставшейся руке деда Илька постоянно была палочка, которой он колупал во рту, делая вид, что выковыривает оставшееся после еды мясо. В селе посмеивались над этой дедовой придумкой, по- скольку мяса он не ел, как утверждали добрые люди «с морковкиного заговенья»: при наличии хаты собственного хозяйства у него не было, а баба Гарпына его поить-то поила, а закусывать не особо давала – нечем было закусывать. Так, лучок-чесночок. Какое уж там мясо.