Моему сыну скоро семь. Я был бы счастлив, если бы, став взрослым, он хоть немного был похож на Женю Спиридонова.
А. Нуйкин
Странный человек Валька Сорокин (повесть)
Идут часы
День, длинный-длинный день… Часы звонить и говорить умеют: тик-так, скучно так, в детском садике ремонт… Идут часы, двенадцатью глазами смотрят.
Отец сидит, не глядит и разговаривать не хочет.
Валь-Валь вздохнул:
— Пойду. Гулять пойду… Во дворе поиграю будто, а сам на улицу уйду… Я далеко уйду!
Молчит отец.
— Я на поезде уеду!
Молчит отец, хмурится. Когда он хмурится, у него на лице кожа лишняя.
Вот встал он, по комнате прошелся… На секретере авторучка лежит. С золотым пером авторучка. Хорошая. Такой ручкой что хочешь нарисовать можно. Отец осторожно, пальцем одним, погладил ее. Взял.
— Это мамина, — подсказал Валь-Валь. — А сломается когда, моей будет! Она скоро сломается?
Отец положил ручку на место и опять на диван уселся: локти в колени, подбородок на кулаки. Огорчился Валь-Валь: не хочет отец разговаривать — и все тут. Языка будто нет.
— Как хочешь… — Валь-Валь пуговку на рубашке завертел-закрутил… Оторвалась пуговка. Сунул Валь-Валь пуговку в карман. И из комнаты выкатился.
Изобрести бы… изобрести бы телевизор такой… включил его: «Вам что?» — «Мне курорт». — «Вам какой?» — «Куда мама уехала». Трах-трах! «Пожалуйста, вам курорт, куда мама уехала». Мама на берегу сидит, лечится, морем дышит. «Ой, — удивляется мама, — как ты здесь оказался?» — «Я по телевизору, придумал который. Я на минутку к тебе. Ты лечись давай поскорей, а то соскучился я». — «Я ведь только вчера уехала!» — «А я все равно соскучился. А папа… он, что ли, говорить разучился, ты не знаешь?» — «Не знаю! — Мама смеется и Валь-Валя на руки берет. — Хороший мой! Кенгуреночек… Дай я кнопку твою расцелую!»
Валь-Валь зажмурился, нос подставил… Трах-трах! — телевизор выключился. Нет курорта.
Обыкновенный двор. Солнце в глаза засматривает, щеки и нос печет, перила греет, крылечко высокое… А под старой грушей веник валяется. Веник длинный и тощий, как борода у Хоттабыча. Валь-Валь поднял его, повертел, к подбородку прикинул… укололся. Трах-тибидох!.. Над головой жук загудел — засмеялся. Валь-Валь подпрыгнул, взмахнул веником. Жук шлепнулся на землю, завертелся на спине, перевернулся… Не узнал Валь-Валя — попятился. «Это я!» — успокоил его Валь-Валь и на ладонь положил. Жук обрадовался, лакированными босоножками замахал… Валь-Валь подул ему на брюшко и побежал к отцу:
— На! Это тебе!
— Мне?
— Тебе. — Чтобы разговорился отец, чтобы не хмурился, Валь-Валь даже губу оттопырил. — Бери! Лапки, видишь, какие толстые? Во! Ты потрогай, не бойся.
Отец потрогал:
— Мда-а… Жук. Насекомое. И лапки действительно толстые. Прямо как живой!
— Он и есть живой! — Валь-Валь засмеялся, заставил жука лапками помахать. — Гляди! Ты, что ли, не видишь? Жуколей называется… Бери. Я его, знаешь, веником… А потом он хотел убежать. Он, когда на животе сидит, он летучий. Бери скорей!
— Да-а… — Отец постучал по твердой, как ореховая скорлупа, спинке жуколея. — Силен. Жук… жук-олей… жук-олень. Только это не жук-олень, а… Знаешь что, — сказал отец, — пока жуколей один, пусть он твоим считается. А мне…
— Я тебе бомбовозку! — заспешил-затараторил Валь-Валь. — Я тебе бомбовозку поймаю! Стрекоза такая. Большущая — во! По десять спичин таскает, если ей к ноге привязать. Хочешь бомбовозку?
Отец поклялся, что бомбовозка ему «во — как нужна», и отвернулся, а Валь-Валь немедленно обучением жуколея занялся: в кабину игрушечного экскаватора его посадил и посвистел потихоньку:
— Майна!
Жук не понял, из кабины полез.
— Куда?! Ты, что ли, неграмотный? — зашумел Валь-Валь, нитки принес: стал жуколея за лапки к рычагам привязывать.
Жук упирался, отмахивался… «Не хочу! Не хочу, чтобы я работал!» — кричал он Валь-Валиным тенорком, а Валь-Валь переодетым голосом уговаривал, увещевал нерадивого.
В комнате стало шумно. Отец вздохнул, встал.
— Вот что… Иди-ка умойся хорошенько и погулять сходим. Только не очень… не очень спрашивай. Уважь, брат!
— Уважу, — пообещал Валь-Валь и побежал умываться.
Улица Завокзальная, на которой живут Валь-Валь Сорокин и жук жуколей, похожа на деревенскую: широкая, в сильных травах и тополях, с сиренью в палисадниках… Всколыхнулись, зашипели гуси, вдоль тропы выстроились… Вредные они, злопамятные. Раскачиваясь на коромыслах, проплыли навстречу полные ведра. На углу, у водоразборной колонки, — очередь длинная. Женщины в платочках, чтобы солнце голову не пекло. А из мужчин — один Славка. Стоит Славка в очереди последним и раковину к животу прижимает. Настоящая раковина: большая, розовая, в черных пупырышках — рапан называется, в таких Черное море шумит.