Джон сидел, размышляя. Потом он услышал голос отца в доме, и поспешил к нему. «Эй, Док! — воскликнул он. — Если бы у тебя был пациент, которого ты не мог вылечить, и однажды пришел кто-то другой и вылечил его, что бы ты сделал?» Томас, занятый какими-то своими делами, рассеянно ответил: «Понятия не имею. Наверное, поколотил бы его за вмешательство». Джон был поражен: «Но отчего же? Ведь это было бы невероятно глупо!» Его отец, все еще занятый своими мыслями, ответил: «Думаю, да. Но люди не всегда поступают разумно. Все зависит от того, как поведет себя этот человек. Если он выставил меня дураком, уверен, я бы хотел его ударить». Джон какое-то время смотрел на отца, потом ответил: «Понимаю».
«Док! — неожиданно снова спросил он. — Мне обязательно надо стать сильным, таким же сильным, как Стивен. Если я прочитаю все эти книги, — он оглядел медицинские тома в шкафах, — я узнаю, как стать ужасно сильным?» Его отец рассмеялся и ответил: «Боюсь, что нет».
Следующие шесть месяцев Джоном руководило два стремления — стать непобедимым бойцом и научиться понимать окружавших его человеческих существ.
Второе далось Джону проще всего. Он принялся изучать наши поступки и мотивы, частично — расспрашивая нас, частично при помощи наблюдений. Вскоре он обнаружил два важнейших факта. Во-первых, что мы зачастую сами были поразительно несведущи в том, какие мотивы нами двигали, во-вторых, что во многих аспектах он отличался от нас. Многими годами позднее, он сам говорил мне, что именно тогда стал понимать собственную уникальность.
Надо ли говорить, что уже через пару недель он сумел с необычайной точностью воспроизвести тот налет скромности и щедрости, что считается столь характерным для англичанина.
Несмотря на молодость и то, что выглядел он еще моложе, Джон стал невольным и непритязательным главарем во время многочисленных детских выходок. Начиналось все обычно с клича «Джон обязательно придумает, что делать!» или «Найдите этого дьяволенка Джона — он мастак в таких делах». В беспорядочных боевых действиях, которые велись против учеников местной частной школы (они проходили по нашей улице четыре раза в день), именно Джон планировал засады. Неожиданной яростной атакой он чудесным образом мог обратить поражение в победу. Он был как маленький Юпитер, вооруженный молниями вместо кулаков.
Эти битвы были в какой-то мере отголоском большей войны, происходившей в Европе. Но, мне кажется, Джон кроме того специально разжигал их, преследуя собственные цели. Они давали ему возможность совершенствовать как собственную ловкость и силу, так и талант скрытного управления окружающими.
Неудивительно, что отныне соседские дети говорили друг другу: «Джон теперь — просто молодец», в то время, как их матери, более впечатленные его манерами, чем военным гением, говорили: «Джон стал таким умницей. Не осталось ни следа этих его ужасных странностей и чванства».
Даже Стивен снизошел до похвалы: «Он, на самом деле, нормальный парень, — сказал он своей матери. — Трепка пошла ему на пользу. Он извинился за газонокосилку и сказал, что надеется, что не поломал ее».
Но для Стивена судьба готовила еще сюрпризы.
Несмотря на уверение отца, Джон проводил свободные минуты среди книг по медицине и философии. Анатомические атласы интересовали его невероятно, и чтобы как следует понимать их, ему приходилось читать. Его словарный запас был, конечно же, недостаточным, так что он последовал примеру Виктора Стотта и прочел от корки до корки сначала большой словарь английского языка, затем — словарь терминов по физиологии. Вскоре он уже читал настолько бегло, что ему достаточно было окинуть взглядом страницу, чтобы приблизительно понять и запомнить ее содержимое.
Но Джон не мог удовольствоваться только теорией. Однажды Пакс к своему ужасу обнаружила его за разделыванием дохлой крысы посреди гостиной — он предусмотрительно расстелил газету, чтобы не испортить ковер. Впредь его занятия по анатомии, как практические, так и теоретические, проходили под руководством Дока. На несколько месяцев Джон был полностью ими поглощен. Он обнаружил необычайную искусность в препарировании и микроскопии. При каждой возможности он подвергал отца настоящим допросам, и зачастую обнаруживал путаницу в его ответах — пока, наконец, Пакс, помнившая математиков, настояла на том, что доктор должен взять передышку. После этого Джон занимался уже без надзора.