Жену и детей Петерсон тоже позвал в кабинет: порядки в доме, видать, были не строгие. Мальчишки во все глаза глядели на чужеземцев. Сухая, обожженная кожа на лице Петра чуть шелушилась, темные брови подвыгорели; рубаха на груди не сходилась, из-под нее выглядывало налитое мускулистое тело. Но даже рядом с ним, большим и сильным, Дмитрий, громоздкий, медлительный в движениях, с кудлатой шапкой светло-пшеничных волос, казался сказочным великаном.
– Во, наверно, силачи! – шепнул Ваня брату.
Петерсон оживленно потер руки:
– Ну-с, братцы мои, рассказывайте. – Прихрамывая, он подошел к столу, подвинул поближе к Петру и Дмитрию блюдо с фруктами. – Одиссея ваша… Какое же это есть словечко? Запамятовал. Ага, дюже… дюже любопытственна.
«Одиссея» поначалу складывалась не шибко стройно. Как-то стеснительно было рассказчикам. Они мялись, больше похмыкивали, потом, разговорившись, начали прыгать с одного на другое, все казалось существенным, важным, а будучи упомянутым, представлялось ненужным и мелким. Наконец зацепились за отставного солдата Солодянкина, вспомнили, как загорелись взбалмошной и манящей мыслью о далекой неведомой Африке, как начали готовиться к путешествию в чужедальнюю страну – и тут рассказ потек, как по гладкому, проторенному руслу.
Подготовка к путешествию свелась в главном к тому, чтобы побольше скопить деньжат. К зиме поднабралось около сорока рублей. В волости выправили паспорта, обычные, о заграничных и думать было нечего, и с первым основательным снегом двинулись с Березовского завода к далекому незнаемому морю. Где пешком, где с попутными обозами, а то и по «чугунке», железной дороге, к началу весны 1893 года добрались парни до черноморского города Одессы.
Здесь в одном из портовых кабаков научили их знающие люди пойти к капитану французского купеческого судна «Лион» – тому нужны были кочегары. А шел пароход в долгий рейс вокруг Африки. Нанялись, почитай, за одни харчи, ну, и то посчитали за подарок, а дареному коню в зубы, как известно, не заглядывают.
Жизнь на пароходе была нудная и нелегкая. В духоте да жаре бросай уголь к топкам; поешь – вались поспать; вот и вся жизнь. Было, правда, проглянуло и светлое. Повстречался им на борту едущий в Египет ученый человек, профессор Остроумов Алексей Александрович. Молодой еще, лет тридцати пяти, обходительный и приветливый. Профессор он по части всяких морских животных и рыб. Называл: фауна. Очень увлекательно рассказывал о море и всякой всячине. Он-то и поведал землякам о бурских республиках в Южной Африке, о Трансваале, о золотых и алмазных приисках. Он же и начал обучать их французскому разговору.
Первая остановка была в Стамбуле. Остроумов называл его еще и по-старинному – Константинополь.
С рейда город казался розовым и красивым. Петра и Дмитрия не хотели отпускать на берег, да Остроумов договорился с капитаном – отпустили. И сразу же они чуть не попали в руки турецких полицейских. В портовой толкучке наткнулся на них какой-то подгулявший матрос; верзила саженного роста. Восхищенно глянув на богатырскую фигуру Бороздина, он жестами, энергичными и выразительными, предложил незамедлительно бороться. Бороться Дмитрию не хотелось – до того ли было! Однако верзила не отставал, его приятелям тоже хотелось потешиться, и, вздохнув, Митюха по-медвежьи облапил матроса, крякнул и тут же, не успел тот опомниться, шмякнул его на обе лопатки.
Матрос вскочил, недоумевающий и злой, набросился на Дмитрия, вновь завязалась схватка, и вновь Бороздин оказался наверху.
Собиралась толпа. Матрос разъярился, – видно, ударило в голову вино, – полез уже с кулаками биться в кровь. Дмитрий отшвырнул его… прямо на двух полицейских, которые подоспели так некстати. Теперь рассвирепели и полицейские.
– Бежим! – дернул друга Петр.
Они скользнули в толпу, метнулись в сторону и юркнули в узкий кривой переулок, в крикливую сумятицу торговцев, менял и нищих. Остроумов, запыхавшийся и напуганный, еле догнал их, начал было ворчать и неожиданно расхохотался:
– Ну и детинушка же ты, Димитрий!..
Профессор раньше бывал в Стамбуле и теперь уверенно вел друзей по тесным и грязным улочкам, некруто уходящим в гору. Впереди маячили величественные купола храма святой Софии, великолепного творения византийских зодчих, а вокруг, куда ни глянь, торчали нацеленные в зенит башни минаретов. Недаром город этот, один из древнейших на земле, прозван городом пятисот мечетей.
На знаменитом стамбульском фруктовом базаре они накупили кучу плодов и восточных сладостей и потом долго и с удовольствием ели их, сидя под развалинами древней византийской стены в тени угрюмых каменных глыб, заросших старческим мохом…
Шли Средиземным морем. Ползли по Суэцкому каналу. Проливом с мудреным и смешным названием «Баб-эль-Мандебский» из Красного моря вышли в Индийский океан. Давно сошел с парохода Остроумов, подарив на память ученую книжицу «Опыт изследования мшанок Севастопольской бухты в систематическом и морфологическом отношениях». Книжица была непонятна и потому бесполезна, но ее украшала собственноручная авторская подпись профессора, а профессор был хороший человек, и потому подарок его друзья хранили как нечто дорогое и необходимое… Проплывали мимо чужие берега, и чужое, неприветное море нескончаемо катило красивые и грозные валы. Порой такая тоска по дому охватывала души, так ругали себя за глупую свою дерзость, что впору было топиться.
Однако очень-то уж тосковать было недосуг. В угольной яме парохода кочегары орудовали тяжелыми лопатами-совками по двенадцати часов в сутки. Маяли жара и духота. Еще ладно, что были парни крепки и привычны к черной, потной работе.