Мейер нервно огляделся. Невдалеке скакали двое. Генерал пронзительно свистнул и замахал руками. Конники приблизились. Это были Петр и Каамо.
– Где ваши ребята, Кофальоф? – Мейер спрашивал об отряде Терона.
– За этим леском. Командир уехал к генералу Бота.
– Всех на коней, скачите к комманданту Вилье. Он еле держится. Осмотрись там – если отходить, по-моему, надо левее, чтобы все время держать реку на прицеле. Ясно?.. А ты, – генерал повернулся к Каамо, – поедешь к Луису Бота. Сейчас я напишу записку…
Каамо был горд этим поручением. И белому-то доверят такое не всякому. Генеральское донесение – это надо понимать!
Он вообще считал, что жизнь его устроилась совсем неплохо. Можно быть вполне довольным такой жизнью. Она у него особая – не как у других негров. Другие негры и на войне остаются подневольными работниками, слугами, рабами. Они ухаживают за хозяевами и за скотом, готовят топливо для костров и таскают воду, они ютятся в обозе и во время переходов плетутся за фургонами, впрягаясь при нужде рядом с волами. А Каамо воюет.
Конечно, все это сделал Питер. Это он купил для Каамо коней и винтовку, он держался с ним как с равным, он всегда брал его в бой. И другие, глядя на Питера, уже не могли относиться к Каамо как к простому коноводу. А когда выручали Чаку и Каамо бесшумно и быстро прикончил часового, он слышал о себе даже похвальные слова. Правда, один старик сказал Питеру: «Ты зря потрафляешь ему. Не к чему приучать кафров резать белых. Это к добру не приведет». Питер тогда только усмехнулся: «Смотря по тому – каких белых». И все. Очень хорошо сказал Питер!
Каамо погнал коня быстрее…
…Бота действительно ожидал приезда президента Крюгера, мысли его были заняты этим, и Терона он слушал рассеянно. Впрочем, генерал всегда отличался умением схватывать все на лету, и намерения Терона были ему уже ясны.
– Хорошо, Губерт, я вас понял. – Бота нетерпеливо встал и, теребя пуговицу на френче, прошелся по палатке. – Вы хотите изменить мне. – Тут же генерал улыбнулся. – Не надо жестов возмущения. Я отлично понимаю, что к генералу Девету вы хотите перейти вовсе не потому, что он лучше генерала Бота. Просто там сейчас очень трудно, а это ваша стихия. Что ж, нам и так пришлось отправить к Блюмфонтейну немалую часть войска, и ваша полусотня бойцов, конечно, положения в Натале не изменит. Другое дело лично вы. С вами, Губерт, мне расставаться жаль. Но задерживать вас я не стану. – Он протянул руку.
– Спасибо, – с чувством сказал Терон, пожимая узкую длинную ладонь; тик подергивал его глаз.
У палатки послышалась негромкая, осторожная перебранка: кто-то подъехал и спорил с часовым. Бота выглянул. К нему шагнул бравый молодой негр и, протягивая небрежно свернутый листок бумаги, отчеканил:
– Вам от генерала Мейера. Бота узнал его:
– А, знаменитый грамотей и разведчик! Как воюешь? Он ведь у вас, Терон?
– Воюет отлично. Пока у меня, завтра – уже нет.
– То есть?
– Питер Кофальоф – вы помните его – остается здесь, у вас. Он хочет быть с трансваальцами. Ну, а Каамо там, где Питер.
Бота еще раз, искоса, глянул на юношу и развернул бумагу. Темные тонкие брови сошлись в переносице.
– Плохи дела… Вы сейчас к себе, Терон? Подождите минутку, я с вами.
Он отошел в сторонку, где его и Луки Мейера жены, обе молодые, в модных шляпках и длинных бурских платьях, хлопотали у костра. «Тоже готовятся к приезду Крюгера», – с неожиданной неприязнью подумал Бота.
– Анни, я еду на Тугелу. В случае чего пошлешь адъютанта.
– А президент? Вдруг он приедет без тебя?
– На войне, милая, бывают дела поважнее приезда президента, – сухо сказал Бота и, отвернувшись, крикнул: – Коня!..
Армия буров отходила на север. Сначала начали отступать с Тугелы, затем сняли осаду с Ледисмита и теперь, огрызаясь, отплевываясь свинцом, отползали вдоль железной дороги на линию Данди – Гленко.
В конце февраля нежданно выпали дожди, и это было совсем некстати. Дороги размыло, ручьи превратились в речки, а речки – в реки. Обозы тянулись медленно и трудно.
Артур Бозе ехал верхом за фургонами своего коммандо. Белла несколько раз звала его прилечь в повозку – старик в ответ лишь рычал что-то невнятное. Третий день его мучил приступ ревматизма. Боль пронизывала все тело, казалось, скрючивала, заставляла яростно и бессильно скрипеть зубами.
Обоз был громоздкий и шумный. На все лады дребезжали и постукивали повозки, переругивались погонщики, разноголосо переговаривались негры и женщины, всплакивали детишки. Бозе привык к этому шуму и, когда боль чуток отступала, неторопливо, лениво размышлял.
Мысли были невеселые, но, как всякий бур, старик в глубине души был доволен, что пути повернули поближе к дому. «Дом мой – крепость моя» – это у буров впитывалось с первыми глотками материнского молока, это успокаивало и придавало сил. Он давно примирился с тем, что рудник его не работает, а взглянуть на родное детище все же хотелось. Что-то долго не возвращается Дик – говорят, послан со старым Брюгелем к Питу Кронье, а у Кронье дела, рассказывают, неважные. Скорей бы уж кончалась эта заваруха – вернуться домой и передать дела зятю, как свое пришлось передать коммандо Питеру…
Противно взвизгнул и ахнул недалеко сзади снаряд. Обозный шум разом стал сильнее, взволнованней. Второй снаряд разорвался впереди. Что же они, сволочи, делают – специально по обозу бьют?!
Началось столпотворение. Передние фургоны, как раз в это время преодолевавшие ручей с крутыми берегами, рванулись вперед. Затрещали оси, повалился один фургон, второй… На них напирали и бились быки следующих упряжек. Несколько повозок свернули с дороги в лес и застряли там. Ошалело метался скот. Кто-то завизжал предсмертным визгом. Бестолково суетились и кричали люди. А сзади напирали лошади, быки, повозки.
Коня Бозе сдавили с двух сторон фургоны, старик заорал, вдруг конь рухнул – Бозе еле успел выпрыгнуть из седла, что-то обрушилось на его ногу, она хрястнула…