А потом я почувствовал, что я и есть Космос, что мое тело тянется через все эти созвездия, искривляется, разрывается на атомы, закручивается в спирали и достает прямо до нашего дома на Земле с тремя большими старыми каштанами под окном. Это было ни на что не похожее состояние, какое, наверное, бывает у человека, который, решив умереть, бросился с огромной скалы и вдруг почувствовал, что не падает, а парит в воздухе, поддерживаемый мощной невидимой силой.
Этой же ночью, едва я лег спать, пошел дождь. Крупный сильный дождь барабанил по крыше моего убежища, я отчетливо слышал его, хотя твердо знал, что через такую толщину никакие звуки снаружи не проникают. Отдернув штору, я увидел большой мокрый лист каштана, прилепившийся с той стороны к стеклу и медленно скользящий вниз в потоках воды. Я бросился к передатчику и хотел послать SOS, но передумал. Никто не поверит. Засмеют. К тому времени, как за мной вернутся, ни дождя, ни листа уже не будет.
Дождь шел еще три дня, потом внезапно оборвался, и я опять летел в полной тишине.
Старик замолчал и растерянно посмотрел на врачей.
- Я думаю, достаточно, - поднялся Паша, - вы идите, пожалуйста, к себе, а мы обсудим, проанализируем все, что вы нам рассказали.
- Как вам будет угодно, - старик опять обвис, сжался, как будто бы погас.
- Я обязательно зайду к вам сегодня вечером, - сказал ему вслед Зубков и, когда тот вышел, повернулся к Паше:
- Что это ты так решительно?
- А что тут еще слушать? По-моему, довольно адекватный для нашего времени случай - помешался на фантастической литературе.
- Ты думаешь?
- Конечно. Кстати, как он у тебя оказался?
- Милиция привезла. Сидел в Сокольниках на скамейке с диким видом и бормотал что-то невразумительное.
- И, конечно, никаких документов? И адреса не помнит?
- Конечно.
- На мой взгляд, он явный шизик и к тому же заурядная старческая амнезия.
- Амнезия, говоришь? А сколько он помнит!
- Помнит, конечно, - засмеялся Паша, - только это - не память.
- Может быть, ты и прав, но все-таки в нем есть что-то необычное и настораживающее. Мне все время кажется, что он не такой уж и старый, как выглядит. Какая-то сила от него исходит, как от молодого, очень энергичного человека.
- Уверяю тебя, здесь не над чем голову ломать. Надо было психиатра вызвать на консультацию, а не меня.
Паша ушел, а Зубков опять смотрел в зимний сад и чувствовал, что чуть легче стало дышать, и черная меланхолия ему больше не грозит.
Потом он ездил в поликлинику, вернувшись, ругался с главным, делал обход и все это время думал о своем странном пациенте и чем дольше думал, тем больше ему начинало казаться, что его жизнь и судьба каким-то образом связаны с этим старым чудаком, то ли действительно свалившимся к нему из будущего, то ли перечитавшим слишком много фантастической литературы. Но он обязательно должен помочь ему, помочь что-то понять, хотя Зубков и сам не знал - что.
Лишь в поздний час, покончив с делами, он смог заглянуть в седьмую палату. Там было темно, все уже спали, только Вениамин Матвеевич сидел на стуле у окна. Врач тихонько опустился рядом на кровать.
- Что не спите?
- Не хочется. Я совсем забыл, какие звезды над Москвой, и никак не могу к ним привыкнуть. Как будто что-то тут не так, не в том порядке расположено. Там, в Космосе, звезды, точно знаки, всегда что-нибудь указывают. А здесь висят просто так, как тусклые лампочки, ничего не выражая.
Зубков посмотрел в окно:
- Действительно, звезды появились, значит, ночью мороз будет сильный, - и, помолчав, добавил, - удалось ли вам еще что-нибудь вспомнить о себе?
- Я вспомнил, что перед дальним полетом, погружаясь в анабиоз, всегда немного опасался. Мало ли что может случиться с тобой, пока ты лежишь в глубоком сне. И сейчас мне кажется, что на самом деле я лечу там, среди звезд, а все, что со мной происходит здесь, - только сон. А может, и не сон, а кусок жизни моего далекого предка, который живет где-то здесь, среди вас и не подозревает обо мне. Вы мне верите? - взволнованно воскликнул больной.
- Тише, тише, успокойтесь. Я верю вам, верю каждому слову...
- Вы точно одолжение мне делаете. А между тем это вам нужно - верить в меня и мои слова. А мне все равно.
Зубков помолчал, потом спросил:
- Почему вы так думаете - что это мне нужно?
Старик встал, подошел к окну и долго смотрел на черное зимнее небо.
- Потому что вся наша жизнь, - наконец ответил он, - все наши радости, страдания, поиски, разочарования, вся любовь и ненависть имеют глубокий космический смысл. И если вы его не чувствуете, то остается только скука и кошмар повседневной монотонности. Из нее не выскочить никакие ухищрения ума или воображения не помогут. Все, что вы создадите или придумаете, - все будет мертвым.
Утром, возвращаясь с летучки, Зубков встретил в коридоре сестру:
- Ваш пациент из седьмой палаты пропал.
Когда Зубков вошел туда, больные завтракали - кто в постели, кто примостившись у своих тумбочек.
- Где больной? - спросил врач, показывая на пустую, аккуратно застеленную койку.
- Ушел он, по-моему, под утро, - отозвался из угла тщедушный трясущийся старичок.
- А где же его теперь искать?
- А чего его искать? Завтра, наверно, на работу выйдет. Отдохнул здесь, набрался сил. Он в газетном киоске сидит на Колхозной, у "Форума".
- Вы это серьезно?
- Конечно, я у него много лет "Труд" беру.
На следующий день Зубков взял такси и поехал на Колхозную. Старик действительно сидел в киоске и ругался с мальчишками, которые требовали заменить им надувной шарик. Те же резкие черты худого лица, тот же пронзительный взгляд серых водянистых глаз, только вот голос совсем другой.
Зубков постоял некоторое время и пошел прочь, так и не решившись подойти. "Какая разница - кто там сидит - мой полубезумный пациент или его сегодняшний предок? Ведь это мне нужно - верить или не верить".