Еще отроком — большого роста, но малого ума — оказался я как оруженосец в царстве Иерусалимском. «Иерусалим есть пуп земли, он как бы второй рай. Тот, кто здесь уныл и беден, там будет радостен и богат», — было сказано папой. Я поверил ему. Чтобы впоследствии увидеть, как погибающие от жажды рыцари пьют то, что сами исторгают из себя; как съедают они трупы своих лошадей и ездят верхом на запаршивевших быках, а щиты свои возят на истощивших баранах. Там повстречал я Ричарда Львиное Сердце, он был для меня, отрока, олицетворением рыцаря с того гобелена. И понял я, что прозвище дано ему за то, что он, как хищный зверь, разорвал на куски Мессину и прикончил беззащитную Сицилию. Да, был он отчаянно смел, но и сумасброден, алчен и жесток. С высокомерием и наглостью совершал он невероятные безрассудства, а затем пытался исправить их отвагой и силой. Он спал рядом с простыми воинами, на шее коня его висела связка отрубленных арабских голов. А прекрасная дама под розами превратилась в потерявшую от страха человеческий облик, окровавленную пленницу или в продажную портовую девку, которая по ночам снимает с тебя все, вплоть до шпор.
Да, многого лишился я в Палестине, но сумел понять, что наши враги — тоже люди, а не исчадья ада. Саладин, курд, в дни перемирия присылал нам корзины с плодами. Он сам, собственными руками напоил погибавшего от жажды иерусалимского царя. Святой Франциск даже воскликнул: «Мусульмане чище духом, нежели христиане!» И покинул наш стан.
Я вернулся во Францию со стесненным сердцем и горстью золота за пазухой. И начались мои скитания из университета в университет вместе с нечистой и распутной оравой студентов, умевших лишь шуметь, затевать потасовки с горожанами или с городской стражей, грабить или христарадничать. Читал Абеляра, Аверроэса и Маймонида. Но мог ли я оставаться с ними и драть глотку в корчмах, я, видевший вырубленный лес и несчастных, посаженных там на кол? И я вернулся к мечу и щиту, и получил рыцарские шпоры.
Вновь прикрепил я на плечо крест в Шампани, в замке Экри, после турнира, где выбил из седла самого графа Людовика де Блуа, вечная ему память. Вместе со мной — вернее сказать, «я и они» — целовали крест Рене де Монмирай и сам Симон де Монфор, палач альбигойцев. Кардинал Пьер Капуанский давал любому крестоносцу отпущение всех грехов, в коих тот исповедался — если носил крест всего один год. Я признался в том, что желал жены брата своего. Год служения Господу — ничтожная плата за такой грех.
Мы не сумели освободить Гроб Господень. Венецианский дож Дандоло — в ту пору девяностолетний старец — нашел способ отмстить ослепившим его ромеям. Предводителем нашим считался Бодуэн Фландрский, но умом и душою похода был слепой Дандоло. Мне и теперь еще снится, как стоит он у знамени святого Марка. Папа Иннокентий отлучил венецианцев от церкви, но позже простил их, ибо приобрел власть над Восточной церковью и истребовал себе пятую долю всей добычи. Борьба за престол Ромейской империи была чередою предательств, ослеплений и убийств. Мы отбили Исаака — другого несчастного, ослепленного родным сыном. Но ромеи восстали, сын Исаака Алексий был убит, а Исаак скончался от горя.
И мы вступили в Константинополь. Наши крестоносцы насиловали монахинь на патриаршем престоле. Обряжали монахов в женское платье и принуждали их совокупляться друг с другом. Разграбили церкви и торговали святыми мощами. Бронзовые изваяния Праксителя и Скопаса переплавили в разменные монеты.
Во дворцах мы обнаружили такие сокровища, что, свидетельствую по правде и совести, со дня сотворения мира ни в одном городе не было награблено столько добра. В трех церквах перед французской и венецианской стражей была Свалена добыча ценою в восемьсот тысяч серебряных марок, и еще вдвое больше грабители утаили. Граф де Сен Поль велел повесить вместе со щитом рыцаря, присвоившего мешок золотых греческих номисм. Но если б потребовалось вздернуть каждого вора, некому было бы похоронить их — ни одного человека не осталось бы в живых.
Меня бы тоже следовало повесить.
На развалинах Восточного Рима возникла Латинская империя. Но Венеция заполучила чуть ли не всю древнюю Элладу, острова Эгейского моря и Крит. Гордая морская республика имела теперь больше земель, чем все крестоносцы вместе взятые.