Рука Ясена вытянула кошель из сжавшейся моей руки. Он широко размахнулся и зашвырнул его вглубь сарая. Утонув в мягком сене, золото исчезло, даже не звякнув. Ясен сказал:
— Бояне, любое золото подобно пасти дракона.
А я и забыл, на миг, что я Боян из Земена. Но все равно — в темноте пришлось бы искать это золото до утра. Хотя, быть может, это у меня в глазах было темно? Я чувствовал, что какая-то теплая река уносит меня куда-то. Клонило ко сну.
Мы вышли из сеновала, пересекли двор, а мне казалось, что я ступаю не по земле, а иду по колено в облаках. Завидев нас, стражники испуганно вытянулись в струнку. Я велел им следовать за мной. Остановился я очень скоро, когда ограда скрыла нас от постоялого двора. Дорога была темна и безлюдна, усыпляюще стрекотали кузнечики. Я всмотрелся в свирепые, алчные лица стражников-головорезов. Выбрал того, кто, показалось мне, будет говорить. Второго прикончил одним ударом ножа.
Стражник заговорил, но очень невнятно, отнимая у меня время мольбами о пощаде. По его словам выходило, что, кроме Роже, никто не видел лица барона Д’Отервиля без маски. Караван с рабами-еретиками должен был прибыть к заливу неподалеку от Солуна в день летнего солнцестояния — месяца через два. Барон приметил Ладу еще в пещере и расставил стражу на всех дорогах. Нас узнали и выследили.
Я приставил к горлу стражника нож. Слова его звучали все отдаленней, я все хуже слышал его голос. Кузнечики пронзительно стрекотали. Я собрался с силами и вонзил в него свой нож. Липкая черная кровь брызнула мне в лицо и ослепила меня. Я рухнул на колени и погрузился в сон.
Проснулся я в океане света — хорошо бы вот так же проснуться в раю. Крови осталось во мне ровно столько, чтобы различать свет. Я видел солнце, всходившее в проеме раскрытой двери. Лежал я в бедной хижине в богомильской деревне.
Впервые встретил я тут богомильских целителей — их называли «мешочниками», оттого что они всегда носили с собой мешки с целебными травами. Увидел я и тот горный хрусталь — а, может, алмаз? — через который целители смотрят в глаза человека и видят им одним ведомо что. Мне зашили рану, поили отварами. Я лежал, а богомилы ходили на цыпочках и поглядывали на ларец под моей постелью. За дверью буйствовала поздняя весна. Открытый проем был заполнен видением какого-то зеленого луга, и лишь под самой притолокой синела узкая полоска неба. Посреди луга разлилось лиловое озеро — это цвели заросли чертополоха. Над ними порхали желтые бабочки и жужжали пчелы. Мед вспыхивал на солнце, прежде чем его ощущал мой язык. И часто был я не способен понять, явь это или сон. Я учил Ясена играть на лютне Пэйра, петь песни трубадуров. Он пел, как птаха Божия, не разбирая слов. И вскоре по вечерам вокруг него и костра стали собираться крестьяне-богомилы. Хорошо, что не ведал он, про что поет.
Лада подолгу беседовала со мной — расспрашивала об альбигойцах. Я кое-что знал о них и смело дополнял собственные воспоминания словами Абеляра и даже Аверроэса. Да простят мне альбигойцы мою дерзость. А Лада пересказывала мне богомильские легенды о детстве Иисуса, о видении Исайи, об откровениях Варуха и хождении Богородицы по мукам.
Я любил смотреть на нее. Казалось мне, она еще дитя, а для меня нет ничего более святого, нежели малые дети. Если бы Бог не предназначил чадам человеческим рождаться слабыми и беспомощными, не осталось бы в людях ничего доброго и нежного. Попробуйте представить себе, что ваше дитя подобно жеребенку тотчас встанет на ножки и бросится бежать, куда глаза глядят! Дитя не может без нашей любви и нежности. Люди учатся любви и нежности от детей. Они побуждают нас склонить к ним, как к цветам, гордые наши головы. Вместе с каждым младенцем вновь рождается надежда, что вырастет он и будет лучше и счастливее нас. Благодаря Ладе я представлял себе, какой бы стала земля, если бы ходили по ней тысячи и тысячи таких, как она, подобий Евы. Вроде, как светлячки, кротко поблескивая во тьме, а мгновенье спустя, как факелы, дарящие свет и способные воспламенить и сердца, и целые царства.
Влад взирал на нее с немым обожанием. Теперь я отчетливо понимал, как родилась Дама сердца в песнях трубадуров. Так коленопреклоненный богомолец взирает на лик Богоматери.