Я мог лишь гадать, как сумела эта троица отказаться от всего, что мы называем радостями жизни. И с грустью подумал о том золоте, что Ясен зашвырнул в сено. Кто-нибудь, наверное, найдет его… Какая сила побуждала богомилов идти тернистым путем первых христиан на костер? Я высокомерно думал, что отрекаются они от чего-то неведомого им, ибо с рождения нищи и невежественны.
Отказаться от своих спутников и бежать из этой деревни я не мог. Соглядатаи богомилов доносили, что все дороги охраняются людьми царя Борила. Только эта троица могла привести меня к кораблю Д’Отервиля. Затем нас должны были встретить в Италии общины Конкореццо и Болоньи. В Витербо и в самом Латеране имелись власть имущие, преданные их учению. Мне надо было тайно пробраться к кардиналу Уголино ди Сеньи и положить Книгу ему на колени — иначе кто-нибудь мог умыкнуть мое сокровище.
Когда после долгого и томительного путешествия достигли мы Эгейского моря и укрылись за невысоким холмом, то увидели морскую ширь, а на берегу лагерь барона Д’Отервиля. По лагерю шныряли куманы, а возле него сидели и лежали скованные одной цепью купленные в Тырнове богомилы. Над воздвигнутым на возвышении шатром развевалось знамя с вышитым изображением пса, держащего в зубах факел. Доминиканец опередил меня. Никогда не приходило мне в голову, что он займется работорговлей — ведь его целью была Книга.
Пробираясь тайком, отошли мы подальше от лагеря. Я двинулся по берегу впадавшей в море реки, в надежде найти какое-нибудь судно. В узких устьях прячутся, как хищные звери, полупираты-полукупцы, которые, в зависимости от обстоятельств или соображений собственной выгоды, либо грабят тебя, либо соглашаются перевезти.
Я нашел судно — вернее, суденышко, матросов было всего пятеро, напади на них кто, они вряд ли сумели бы отбиться. Их капитан — светловолосый норманн — согласился взять нас на борт.
Болгарский берег медленно удалялся от нас. Суденышку, увозившему Священную книгу, а с нею меня, Ясена, Влада и Ладу, предстояло выйти из устья реки и взять курс в открытое море. Троица богомилов не сводила глаз с берега — впервые оторвались они от благословенной земной тверди.
Я оперся на железную свою рогатину — одновременно и копье, и посох — скрывавшую в сердце своем Священную книгу. Богомилы то по одному, то все разом взглядывали на ларец, где, полагали они, хранится их святыня.
Над головой у нас в единственном поднятом парусе гудел ветер. Внезапно гул смолк. Я обернулся и увидел, что матросы спускают парус.
Норманн стоял, привалившись к деревянному борту. Он держал в зубах огромный ломоть вяленого мяса и ножом отрезал от него кусок за куском — каждый раз казалось, что он отхватывает кусок собственного носа. Поскольку рот у него был занят, он ножом указывал куда-то вперед, в море.
Навстречу нам шли под парусами две лодки, набитые людьми. До них было не близко, но я различил сутану Доминиканца. И сказал норманну:
— В одной из лодок плывет смертельный враг барона. Не хотелось бы залить кровью твою палубу. Пройди мимо них.
Норманн отрицательно мотнул головой и указал на свой парус, затем на лодки. Пересчитал по пальцам своих людей, потом сосчитал нас. Снова показал рукой в сторону лодок, где было не меньше двух десятков вооруженных людей. Я вздохнул. Нашему суденышку было не уйти от лодок. Схватка казалась заранее проигранной. Нарыв, судя по всему, должен был вскрыться чуть раньше, чем хотелось бы, опасность представляли собой только богомилы — они могли не смириться с потерей Книги, что лежала в ларце. Я сказал им:
— Молчите и ничего не предпринимайте. Клянусь вам, все идет, как надо.
Мы прижались спинами к единственной деревянной надстройке судна, чтобы люди Доминиканца оказались только лицом к лицу с нами. Затем я обратился к норманну:
— Отошли попа, и я заплачу тебе тройную цену.
Он кивнул.
Тогда я сказал:
— Не мотай головой, ответь по-человечески.
Он сплюнул за борт и обронил лишь одно слово:
— Договорились.
Доминиканец поднялся на палубу по спущенному трапу. Он вытирал свою сутану — должно быть, плевок норманна попал в него. Вслед за ним ступили на палубу человек десять куманов, вооруженных луками. Доминиканец сказал мне:
— Приятная встреча!
Я молчал. Он добавил:
— Негоже убегать от собственной тени. Святой отец повелел мне быть твоей тенью.
Я сказал ему:
— Я видел эту толпу рабов, предназначенных на продажу. Думаю, нашлась бы цепь и для меня. А святой отец сберег бы таким образом пять тысяч дукатов.