Все трое не сводили глаз с выцветшего креста на моем плаще. Я был в платье крестоносца. Один из монахов поманил меня пальцем и отвел к поваленному дереву. Там, у дороги, лежали вверх лицом два трупа. В груди их торчали стрелы. Монах сказал:
— Войти можно. Выйти нельзя.
Я отвернулся и только тогда увидел, что за скалой горит костер и несколько воинов жарят там на тонких ветках, как на вертелах, цыплят. Один из воинов вдруг обратился ко мне:
— От кого крест?
— От святого императора Бодуэна Фландрского, да благословит Господь память о нем!
Воин снял цыпленка с вертела и бросил мне.
— Держи!
Цыпленок обжег мне руки. Я сказал:
— Да благословит Господь и тебя!
Вернулся к Ладе, спешился и протянул ей жареного цыпленка. Сам я так и не прикоснулся к нему. Не до того мне было.
Вдвоем с Ладой мы оглядели черную вереницу сторожевых костров, что опоясывали долину и деревню. Где-то справа цепь их прерывалась.
Мы направились туда. Глубокая пропасть, на дне которой шумела и пенилась река, отделяла проклятую чумную деревню от мира здоровых и бессердечных. По другую ее сторону, на обрыве, прямо напротив нас, стояли и лежали несколько десятков несчастных. Нас разделяла сотня шагов, наверное, мы могли бы даже расслышать голоса их, если бы не шум реки. Мы хорошо их видели — солнце уже скрылось за горой, но воздух был прозрачным и светлым. Вот мать берет на руки малыша. Вот мужчина размахивает рубахой… Многие лежали вниз лицом, другие свешивались над пропастью. Мы тоже лежали ничком у самого края бездны.
Я чувствовал, что мерный плеск воды усыпляет меня и влечет вниз. Мы отползли назад. Лада спросила:
— Ты не можешь им помочь?
Не сказала — «мы» не можем ли им помочь… Опять я один должен был думать, как. И я сказал:
— А кто поможет нам?
Когда мы вернулись, лошадь исчезла. Сбежала. Ветка, к которой я привязал ее, белела на соломе. Вот и ладно, — вспомнились мне слова Влада, — если кто пойдет по нашим следам и найдет лошадь, то увидит пустое седло.
Я сел на камень и положил рогатину на колени. Лада присела на корточки передо мной и вопросительно заглянула мне в глаза. Спросила:
— Что будем делать без лошади?
Я тоже спросил:
— А зачем тебе лошадь в горах?
Она сказала:
— Но ведь там в седле остался твой меч?!
Я спросил:
— А рогатина на что?
Она спросила:
— А проводники?
Я сказал на это:
— У нас самих что, глаз и ног нету?!
Она спрашивала меня, а я — себя. Не отвечал, только спрашивал. Лада задумалась и, поднявшись с колен, сказала:
— И я … Я словно путы, связала тебя по рукам и ногам.
Ночью мне удалось тайком взять у заснувших воинов немного еды, связку шкур и моток веревки. Я никого не убивал. А поутру положил к ногам Лады всю свою добычу.
Когда я попытался привязать конец веревки к поясу Лады, мои руки утонули в складках ее одежды и неожиданно для меня сомкнулись вокруг ее талии. Лада оказалась тонкой, как молодая березка. Я сказал ей:
— Привяжи сама.
От дороги, где мы стояли, к деревне вела узенькая тропка. Мы пошли по ней. И началось наше единоборство с горой. Единоборство ли? Борются ведь двое. А гора эта лежала пред нами недвижимая, вернее, возвышалась, совершенно безучастная, она даже не замечала нас.
Неожиданно тропка оборвалась. Мы стали подниматься вверх.
Ледник. Отчаянное карабканье по синему льду.
Каменный водопад. Лада поскользнулась, но веревка спасла ее. Каменная лавина обрушилась совсем рядом.
Поток, узкий, в два шага, но могучий, как стадо быков, несущихся в желобе меж двух скал.
Когда солнце скрылось, мы остановились. И вернулись назад.
Нам удалось разжечь костер. Ночь опустилась на землю и закрыла собой белый лик безжалостной горы. Но до самого нашего костерка опускался белый язык снежного наста, дабы напоминать нам ежесекундно, что гора ждет нас.
Я ощупал скалу за своей спиной — она слегка нагрелась. Откинулся назад и протянул ноги к огню. Тело мое дрожало, как в лихорадке, челюсти сводило, глаза болели от сияния снега. Позже, когда мы уже несколько дней карабкались вверх, я понял, что не следует все время напрягать мышцы — иначе они онемеют. Теперь они как бы оттаивали от жара костра. Оттаивал и я.
Темнота вокруг была полна звуков. Звенели капли, шептались горные ручейки, шуршала земля, вбирая в себя холодную влагу. Что-то жило рядом с нами потаенной, настороженной жизнью, происходило что-то таинственное и необъяснимое. Но мало-помалу звуки стихли. Мороз победил и сковал льдом голоса воды. Наступила невероятная, немыслимая тишина. Я подумал, что глохну, и провалился в небытие.