Итак — Лады не было больше. А Книга лежала у меня на коленях.
В забытьи я проваливался в какие-то пропасти, карабкался по замерзшим водопадам, проходил по обледенелым бревнам над ревущими потоками. Меня куда-то тащили, куда-то несли. На закате я увидел деревню еретиков вальденсов — с хижинами, проросшими в скалах, как серые грибы… И провалился в последнюю пропасть — во тьму беспробудного сна.
Проснулся я, лежа на спине. Во всем теле было ощущение какой-то необыкновенной легкости, словно я плыл в теплых, медленных водах реки. Открыл глаза и увидел над собой белую женскую грудь, светившуюся, как луна в полнолуние. Сосок ее алел пылающим угольком. Я вобрал его в себя пересохшими губами. Рот обожгло — сильные женские пальцы сжали грудь, и мне в рот, в грудь мою, в душу потекло теплое материнское молоко. Оно растворялось, согревая всего меня — вплоть до кончиков пальцев. Я почувствовал, что сжимаю в руках свою рогатину.
Я родился заново. И снова заснул.
Разбудил меня рев бури. Я лежал в каменной хижине, в углу был разожжен очаг. Тлеющие угли его согревали лицо мое своим дыханием. Взбесившийся ветер ничего не мог поделать с хижиной, сложенной из гранита. В ногах моих, у постели, стояла на коленях молодая женщина. Я огляделся. И вдруг почувствовал благословенный теплый запах козьего навоза. Повернулся набок и увидел прямо против себя светящиеся глаза десятков коз. Белая коза подошла и облизала мне лоб.
Я выпил козьего молока и заговорил с женщиной.
Узнал, что деревня эта на полгода отрезана от остального мира, ибо невозможно преодолеть огромные сугробы, завалившие единственный проход сюда… Тайная книга должна была на время прервать свой путь и остановиться на отдых. Здесь не было почтовых голубей, разносящих вести, лишь я да кучка еретиков знали теперь, где она.
На седьмой день меня привели в пещеру — огромную залу среди скал, накрытую стеклянной волной ледника. Никогда рука человека не сумела бы сотворить храма величественнее, чем этот — ослепительное сияние наполняло всю пещеру, свет струился из множества невидимых отверстий, затянутых льдом. Далеко в глубине виднелись ледяные саркофаги — возможно, приблизься я к ним, увидел бы и лица покойников. Повсюду зияли пустые могилы, туда надлежало лечь еретикам, что сейчас стояли предо мной.
Я сел на голую скалу и положил на колени пергаментные листы Священной книги. Холод камня пронизал меня, проник в самое сердце. Один за другим прошли и прикоснулись к Книге все еретики из долины — трех больных принесли на руках, как и новорожденных, что тихонько посапывали на груди молодых своих матерей. Таких здесь было две. Кто из них напоил меня своим молоком?.. Предо мной прошли два десятка женщин, которые еще могли рожать, с десяток мужчин, два десятка старух и десять стариков. Детей было, сколько и взрослых. Подумалось мне, что один из этих стариков мог быть самим святым апостолом Иоанном. Подумалось еще, что Книга появилась здесь, дабы мог он снова увидеть письмена, некогда им начертанные. Будь я апостолом Иоанном, я избрал бы эту долину, чтобы здесь дождаться пришествия Спасителя.
Шли дни, каждый был похож на предыдущий и на последующий. В этой долине, зимой, жизнь протекала, как на Луне, если там есть люди, — каждое зернышко пшеницы, каждую веточку дерева, каждую каплю меда нужно было беречь и хранить в те месяцы, покуда гора еще не погрузилась в сон. Козы давали молоко, шерсть и мех. Давали и мясо — козлят и козочек рождалось поровну, а одного козла в стаде было достаточно. Лишь немногие из еретиков ели мясо.
Девочек и мальчиков здесь тоже рождалось поровну, но мужчин суровая гора пожирала, а женщины жили дольше. Хижина, куда привели меня на постой, была вдовьей, и хозяйка ее согревала мою постель. Она знала, что я должен буду уйти с Книгой дальше, но любила меня самозабвенно. И я любил ее. Лицо этой женщины рано состарилось, а тело оставалось молодым. Она не могла рожать и не боялась, что увеличит плоть земную и тем упрочит власть Сатаны над родом человеческим.
Вальденсы заселили эту долину четыре десятка лет назад. Они застали здесь кучку патаренов из Милана, а позднее появились и провансальцы, изгнанные из Безье. Все они называли себя буграми, но только трое мужчин были настоящими выходцами из болгарских земель. Миланцы хорошо ладили с провансальцами, самые многочисленные — лионцы — мало-помалу обучили всех какой-то странной смеси романских говоров.
В полдень мы собирались на площади встречать солнце. Я говорю «в полдень», а не по утрам, ибо солнце здесь сразу же после восхода скрывалось и мы провожали его — лишь в полдень на считанные мгновения склонялось оно над снежными вершинами.