Лада умолкает. Медленно наступает рассвет. Я лечу над станом крестоносцев — он подобен морскому дну после отлива. Морскому дну с сотнями затонувших кораблей. И волны, откатываясь, обнажают их останки.
Вижу, как через разоренный стихиями стан идет высокий, статный юноша. Я спускаюсь на землю, иду ему навстречу. Это Ясен. Он идет ко мне, прижимая к груди ларец с Книгой. Теперь я вижу, что море не отступило совсем от израненной земли. Ясен идет по воде, как в ту ночь. Он останавливается и я говорю ему:
— Ясене, то не настоящая Священная книга. Настоящая у меня.
Он улыбается.
И я просыпаюсь.
Никто не встретил Священную книгу. Глубокой ночью дошел я до деревни в подножии замка Брансел. В саму деревню заходить я не стал, а нашел в темноте заброшенный сеновал и зарылся в старое, слежавшееся сено. Разбудило меня холодное солнце, светившее сквозь дыры полуобвалившейся кровли.
Я вышел из сарая. Деревня лежала внизу, у моих ног, замок высился надо мною — черный на черной скале. Огню не удалось спалить камень, он лишь покрыл его черной, как деготь, сажей. Пошли бы дожди, замок стал бы белым, как скелет. Руины его причудливо рисовались на фоне синего неба. Над ними летали птицы. То были не голуби, вороны. А в деревне и над деревней даже птиц не было.
Я поднял голову вверх и увидел, что балка над дверью в сарай унизана гвоздями. Кованные железные шипы проходили сквозь балку и торчали снизу, острые и черные, как когти. Меня передернуло — я вдруг подумал, что те гвозди, какими был прикован к кресту Иисус, возможно, тоже проходили насквозь. И острия их торчали с другой стороны перекладины. На том же кресте, с той, другой стороны, можно было распять человека. Любого из нас.
Я отправился к Безье. Шел, хоронясь даже от собственной тени. Безье был разрушен и жители его перебиты еще в начале крестовых походов на альбигойцев. Теперь он лежал в развалинах — скелет ненависти, памятник людской нетерпимости. Кто знает, может, это вовсе и не Безье был — это могли быть развалины любого города, в любом уголке мира. И, кто знает, был ли тот день сегодня или тысячу лет назад. Или через тысячу лет, в будущем…
Я шел по узеньким улочкам, когда-то терявшимся среди каменных построек. Теперь же взгляд мой проходил сквозь порушенные стены их, и я видел гору, которую люди, жившие в этих домах, никогда не видели из своих окон. Вспомнились развалины Мертвого города — логова людей-волков. Показалось даже, что из развалин за мной наблюдают желтые глаза. Наверное, одичавшие собаки.
На мне было платье рыцаря без креста на плаще. Я опустил забрало шлема и сильнее сжал в руках рогатину. Случалось мне и прежде видеть людей, превратившихся от голода в диких зверей. Они обгрызали труп лошади и разбегались, почуяв опасность, как тени — только четвероногие. Теперь они могли собираться в стаи и в этих развалинах.
Я вышел на площадь — усыпанное камнями небольшое пространство, где когда-то билось сердце живого города. Посредине торчали руины — как белые, поломанные ребра. Здесь, должно быть, была церковь Святого Назария. В ней сожгли заживо семь тысяч еретиков. Видел ли эту церковь Пэйр? Знал ли, куда посылает меня?
Над руинами летали птицы. Голуби. Я обошел площадь. Под полуразрушенным сводом, у лестницы, что вела прямо в небо, стоял мальчик лет десяти-двенадцати с ясным и светлым лицом. Он кормил голубей, и они садились ему на плечи.
Я подошел к нему. Голуби разлетелись. Мальчик повел меня по ступенькам, которые, казалось, вели в никуда.
На небольшой площадке из мрамора сидел, скрестив ноги, старик. Черная повязка закрывала ему глаза. Голова была чуть вскинута, словно он хотел разглядеть меня из-под этой повязки. На плечи его был наброшен старый плащ крестоносца — белый крест свисал полуоторванный, неумело закрепленный черной ниткой. Старик спросил:
— Кто ты?
Я сказал ему:
— Я принес Книгу.
И встал перед ним на колени. Хотел, было, поднять забрало шлема, но раздумал. Все равно — он ведь не мог увидеть моего лица. Осторожно освободив Священную книгу из ее железного гнезда, я протянул старику пергаментный свиток.
Он сжал его в ладонях. Молча. Казалось, Книга излучала какой-то невидимый свет, который он ощущал, видел своими ладонями.
Немного погодя старик распахнул свои одежды: на груди, за пазухой, у него оказался плотно набитый мешочек. В этом мертвом, разграбленном городе слепой сохранил мешочек с золотом. Он снова задал мне тот же вопрос: