— Кто ты?
Я молчал. Тогда он, не дождавшись ответа, продолжил:
— Если ты — тот самый наемник, это золото твое.
Я сказал ему:
— Я Боян из Земена.
На другое утро мы с мальчиком выпустили девять голубей. Они сделали круг над развалинами города, будто хотели его запомнить, — и полетели на восток.
Как хорошо и как легко летать. Под ними будут проплывать моря, леса и горы. Они пролетят над снегами, в которые мы падали, над песками, в которых мы увязали, над крышами, под которыми мы страдали.
Голуби несли благую весть — Священная книга завершила свой долгий путь к земле альбигойцев.
Итак — я доставил Священную книгу богомилов альбигойцам Лангедока. Голуби улетели, небо опустело.
Я стоял посреди пустыни. Все было свершено, сделано, закончено.
Что должен был я делать дальше?
Я вернулся в Прованс, чтобы найти следы Бояна из Земена. Камни Тулузы принадлежали папистам, душа города — альбигойцам. Долго искал я, да так и не нашел никого, кто слышал бы о Бояне из Земена. И мало-помалу уразумел, что человек, прыгнувший в то раскаленное озеро, назвал себя этим именем только на пороге смерти.
Боян из Земена… Я начал сомневаться, хорошо ли я расслышал: селение с таким названием — Земен — было и в болгарских землях, неподалеку от Сердики, и в землях сербов и хорватов, и под Киевом. Происходило оно от слова «земля» — «землянками» славяне называли свои жилища, вырытые в земле. Звуки «в» и «б» довольно близки по звучанию, в некоторых говорах они даже произносятся то так, то этак. Мы говорим и «василевс» и «базилевс». Возможно, человек сказал тогда — «воин» или даже «боец». Получалось, что назвал он себя «воин из земли». Адам ведь тоже создан, можно сказать, из земли?! Не было ли имя — «Боян из Земена» — для богомилов каким-то тайным знаком приверженности к их Учению? А, может, так звались члены какого-нибудь тайного ордена еретиков? Почему слепец с голубями назвал себя Бояном из Земена? Тогда я принял его за помешанного. И Старец богомилов, и слепец с голубями произносили это имя. Но и они не знали, кто был тот человек.
Может, и вправду был он из рода Вентадорнов? Говорил, как иноземец, а в нашем замке все говорили на провансальском, как на своем родном французском — земли наши граничили с Северным Провансом, разделяла их одна лишь гора. Спрашивал я, расспрашивал — ни один из Вентадорнов не сражался на стороне альбигойцев. Так, не желая того, получил я вести о родном замке… И стал еще более одинок.
Понял я, что рассудок мой, теряясь в рассуждениях и догадках о буквах и именах, пытается бежать самого воспоминания о Бояне. Вроде бы человека искал, а, по сути, только размывал его образ, как рука, стараясь обновить запыленную и выцветшую стенопись, стирает ее.
Да, никогда не узнать мне настоящее имя человека, прыгнувшего в огонь. Но человек этот существовал! И теперь он живет только во мне.
Здесь все знали меня как Анри. А что из Вентадорнов — я не говорил. В Тулузе были сотни рыцарей, в город вошел и Роже Бернар из Фуа. Симон де Монфор осадил Тулузу, завоевал и Нарбоннский замок, который теперь в самом городе. Странное было время — когда Тулуза отправила своих посланцев к Симону, их тут же заковали в цепи. А епископ Фулкон — тот, что заковал посланцев, злейший враг Тулузы, расхаживал по городу и уговаривал тулузцев сдаться. Французские отряды стояли даже у церкви Святого Этьена. Рыцари Симона, закаленные в боях и турнирах, с презрением рубили горожан, которые подставляли себя их мечам. Однако в конце концов французам пришлось укрыться в храме, спасаясь от храброго и яростного народа. Симон и его сподвижники сравняли стены Тулузы с землей, но тулузцы отстроили их заново — нигде не бывало более искусных и знатных землекопов и каменщиков. Здесь трудились в поте лица графы и рыцари, торговцы и ткачи, женщины и дети.
Странное был время. Странным казался себе и я — родившийся заново Анри. Я не сражался — на чьей стороне мне было сражаться?
Я сидел на бревнах, пахнущих свежесрубленной сосной. И смотрел. Французы занимали высоты около Тулузы, поросшие снизу доверху бесценными виноградниками, из коих уже вытекло вино и золото города. Прелестные пригородные домики пестрели по склонам холмов, тонувших в зелени грецкого ореха, миндаля и каштанов. Каждое утро, после мессы, из стана французов выходили отряды, вооруженные топорами и мотыгами. Они выкорчевывали виноградную лозу и деревья, разрушали до основ дома. За три месяца на моих глазах этот райский уголок — обустроенный и возделанный с такой любовью и трудом — превратился в пустынный брег.