, но не может. Слишком аппетитное зрелище. Ему очень есть хочется, это видно сразу. Жаль, но у него сейчас нет еды. У меня в прочем тоже. А какой-то мужчина в черном пиджаке на голое тело, крепко обняв потрепанный, красный, большую клеточку чемодан, заворожено смотрит стеклянным взором в одну точку на полу, словно находится под гипнозом. Он, то ли спит с открытыми глазами, то ли уверенно и профессионально медитирует. И не трудно угадать, что все они уже никого или ничего не ждут в этом месте. Они уже дождались своего и их поезд уже давно на запасном пути. Они, эти люди тут проводят свое время. А у некоторых товарищей, по их интересному внешнему виду, просто невозможно определить их пол и возраст. В этом месте всё как-то странно и так всё запутано, словно в каком-то не ведомом вокзальном зазеркалье. Я вспомнил вдруг Льюиса Керролла и его Алису почему-то. -Точно, время остановилось, - снова подумал я. Все вокруг было серое, мрачное, невзрачное, унылое и местами печальное. Холодные стены с отпавшей краской, темный грязный щербатый и в пятнах деревянный пол, высокий облупившийся потолок, и чёрные трещины на колонах толщиной в палец. В одном из окон я увидел всё туже большую желтую Луну. Она молча, пристально наблюдала за обитателями этой кирпичной обители, словно немой и угрюмый тюремный надзиратель. На жутком полу хаотично разбросаны цветные фантики, блестящая фольга, валяются сотни обгорелых спичек, старые скомканные газеты, белые птичьи перья, сухие листья, огрызки, яичная скорлупа и отпавшие кусочки белой штукатурки и даже пару кладбищенских венков с черными широкими лентами. Всё это грязное убранство и застоявшийся воздух представляло собой мрачную и жуткую картину. И если бы, вдруг, появилось белое прозрачное приведение и проплыло бы по залу, то я бы точно не удивился - такая тут была жуткая атмосфера. А в ближайшем от входа углу, на старой, серой шинели ютились две тощие, рыжие собаки. Это тоже местные. Рядом с ними стоит гнутая алюминиевая кастрюлька, валяются клоки шерсти и несколько белых косточек. Наверное, некоторые люди здесь постоянно живут, если не все. Спят, едят, общаются и проводят все свое время, на этих лавочках. Но некоторым товарищам, судя с их внешнего вида тут вполне комфортно. Вдруг, резко и очень громко, за моей спиной сама закрылась тяжёлая входная дверь. Я весь вздрогнул от неожиданности. От этого стука раздалось звонкое эхо на весь зал, словно гром среди ясного неба. Буух! Даже столетняя пыль слетела со стенки и стала медленно парить в воздухе. От звука, казалось, содрогнулись и сами стены, не весть, откуда слетели три перепуганных голубя и сделав два круга по залу, снова исчезли в темных стенах под потолком, роняя на пол свои перья. Несколько человек проснулись и резко по-солдатски вскочили, словно по команде «тревога». Некоторые очнулись от дремоты и тоже привычно и быстро приподнялись и сели, как суслики в бескрайней монгольской степи, широко открыв свои глаза, рот и поджав руки в локтях. Некоторые люди, лежащие словно тюлени в полный рост на лавочке просто инстинктивно, по животному вяло зашевелились, услышав громкий звук. Даже две собаки, и те вскочили, встряхнулись, подняли головы и молча посмотрели на меня грустными голодными глазами. По залу стал слышен нарастающий, многоголосый шепот: Шу-шу-шу, пс-с-с-с, чи-чи-чи. Мама-мия куда я попал? И мне показалось, что шептались не только эти странные люди, но и стены и колоны, и эти старые лавочки. В воздухе вдруг пронесся легкий прохладный ветерок. Я медленно и тихо ступая стал обходить этот зал по периметру вдоль правой стены, в надежде обнаружить окно кассы. Мне нужно купить билет, именно за этим я сюда и приехал. Но моё перемещение по залу вызвало явный не скрываемый интерес у всех не спящих местных обитателей. Ведь все они почти не двигались, стояли, сидели, лежали, но не ходили, не передвигались. Я почувствовал на себе острые, многочисленные пристальные взгляды. Эти люди удивленно смотрели на меня, словно на второе пришествие Христа. В их взглядах читались конкретные, но немые вопросы: Кто ты такой? Зачем ты пришел сюда? И вообще, что тебе тут собственно нужно, на нашей территории в такой поздний час? Своим плавным перемещением в этом замкнутом пространстве я точно, но невольно потревожил их обычный уклад в этом маленьком, чужом и непонятном для меня мире. В мире, где наверняка были свои простые правила и своя жизнь и своё не хитрое расписание движения тел в пространстве. Было действительно жутко от того, что на меня смотрят незнакомые, странно одетые и подозрительные люди, и я не знаю, или могу только догадываться, что у них на уме. Я медленно шел вдоль шершавой, запыленной стены, периодически дотрагиваясь до неё, присматриваясь и выискивая то желанное окно кассы. Но желанного окошка всё не было. Очень подозрительно. Вокзал с часами есть, лавочки и ступеньки есть, рельсы тоже есть, видел, а кассы нет. Не было ни окна кассы, ни расписание движения поездов на стенах, ни различных информационных указателей, как это обычно принято на вокзалах, на современных, нормальных вокзалах. Зато, рядом с входной дверью, висел большой цветной плакат. Он был смачно вбит длинными гвоздями и толстыми шурупами прямо в кирпичную кладку. Умело, ничего не скажешь. Его края и уголки были обтрёпанны. На нем симпатичный, молодой мужчина с гусарскими усами, в черной шляпе с полями, в черной рубашке и с гитарой. Очень знакомое лицо. В самом низу плаката четыре простые небольшие цифры: 1982, ниже все было не аккуратно оборвано. Вдруг, впереди, в нескольких шагах от меня, на стенке, вдоль которой я шел, словно в сказке, открылся не большой квадрат, вернее окно, в незаметной узкой рамке. В нем затеплился не яркий свет. «Вполне возможно, что это и есть билетная касса», - подумал я. Подхожу вплотную, прямо к окошку. Вижу через добротную металлическую решетку на окне крохотную комнатушечку. В нутрии этой комнатушки, лицом в зал, сидит женщина. Да женщина, ни призрак, ни тень, ни фантом, ни видение, ни памятник. Именно женщина, живая. Как мне показалось, нормальная в обыкновенной форме железнодорожника, с приличной грудью, нормальным целым лицом и в чистой форме. Она сидит и практически не двигается, словно замерла или глубоко задумалась. Сидит за не большим столиком с потрескавшимся лаком. Ей за пятьдесят. Она по-деловому расположилась на деревянном стуле с высокой спинкой. На её большой голове под синей пилоткой бесформенные тёмные кудри с проседью. На больших глазах старенькие очки на резиночке вокруг головы. Мне стало как-то смешно, такие уборы сейчас не носят. Белая рубашка с синим галстуком, сверху пиджак с погонами и блестящими золотом пуговицами, значок на груди удачно гармонировали с её круглым, серьезным, недвижимым лицом. На столе, перед ней расстелена большая газета «Правда», на ней стоит блюдце, рядом с напечатанным на всю полосу портретом советского космонавта Юрия Гагарина. Это лицо узнаваемо и знакомо любому. На блюдце лежат кусок черного ржаного хлеба, три кубика сахара, тонкая сосиска, белое почищенное яйцо и стоит стакан в подстаканнике, полон чая почти до верху. Чай дымится. На газете крошек нет, пятен тоже нет, всё чисто. Рядом лежит старый засаленный, вырванный от куда-то большой листок с кроссвордом и ручка, обмотанная по середине пластырем. В литровой банке стоит толстая желтая свечка. Рядом стоит старая, с ободранной зеленой краской настольная лампа. Она то и освещала эту комнатушку. Кассового аппарата на столе нет, калькулятора нет, нет даже телефона никакого. А слово компьютер и монитор даже и в мою голову не пришло в этот момент, почему-то. Зато в место них стоят большие деревянные счёты, рулон туалетной бумаги, стоит круглое зеркальце на ножке и зачем-то старая колода карт рубашкой вверх. Одним словом, ужин при свечах в тишине в самом разгаре. «Романтика, идиллия и полная гармония», - подумал я про себя. Громкий звук от закрытия массивной двери, вероятно не оставил равнодушной и эту железнодорожную красавицу. Она просто открыла дверцу окна своей комнатки. Женское любопытство есть везде. Стучу три раза монетой по решетке, спокойно спрашиваю: -Добрый вечер. Любезная, мне один билет до Винницы на завтра, на самую первую электричку, пожалуйста. Сказать, что она очень удивилась мне или моим словам - это ничего не сказать. Сразу же после моей просьбы по её лицу быстро пробежал легкий свет. В её глазах внезапно появился блеск. Они несколько раз моргнули, губы слегка шевельнулись, она два раза почти незаметно кивнула головой. Эта женщина словно проснулась от многолетней спячки. Так в сказках обычно просыпаются заколдованные принцессы после поцелуя прекрасного принца. Её густые, темные брови по очереди медленно приподнялись в верх. Это было весьма забавно. Её большие, накрашенные губы расплылись по щекам, голова склонилась к правому плечу. На лице её застыло и удивление, и изумление одновременно. Моя простая просьба явно показалась ей и странной и даже где-то не уместной, учитывая её желание трапезничать в тишине наедине с собой красивой. В её больших зеленоватых глазах, видных за очками было не только не прикрытое удивление, не только большой жирный знак вопроса, но и как мне показалось, полная безнадежность удовлетворить мою просьбу в принципе. Она стала говорить. Голос её звучал ровно, уве