25 января.
Хатем снова собрался на поиски этого человека, Марта умоляет его обыскать каждый камень, тогда как я молюсь всем святым, чтобы он ничего не нашел.
Вечером мой приказчик сообщил мне, что он, возможно, напал на след. Пока он сидел в таверне в греческом квартале, к нему подошел какой-то моряк и сказал, что он знает Сайафа, который, по его словам, живет не в городе Хиосе, а к югу от него, вблизи деревни Катаррактис, возле дороги, ведущей к полуострову Кабо-Мастико. Чтобы отвести нас туда, человек, принесший эти сведения, требует султанский золотой. Сумма показалась мне непомерной, но я дал согласие. Мне не хотелось бы, чтобы Марта позже упрекала меня в том, что я не все для нее сделал. Теперь она говорит, что уверена в своей беременности и желала бы найти своего мужа как можно скорее, какой бы ни стала ее жизнь рядом с ним. «А потом — пусть Бог располагает нашей жизнью по своему разумению!»
Я согласился заплатить посреднику — некоему Драго — требуемую сумму и попросил Хатема завтра отвести меня к нему, чтобы я смог увидеть его собственными глазами и сам вынести решение.
В глубине души я еще надеюсь, что это вульгарный мошенник, который ограничится тем, что просто прикарманит громадный куш, прежде чем исчезнуть, так же как и появился. Должно быть, впервые купец так молит Небо, чтобы его обворовали и обманули, чтобы ему солгали!
Ночью я хотел обнять Марту, может статься, в последний раз. Но она с плачем оттолкнула меня и ни разу со мной не заговорила. Наверное, она хочет приучить меня к тому, что ее больше не будет рядом со мной, и самой привыкнуть к тому, что она больше не будет спать, положив голову мне на плечо.
Ее отсутствие уже началось.
26 января.
Прямо сейчас я собирался написать, что я счастливейший из людей, живших когда-либо в Генуе и в ее заморских владениях, как говорил когда-то мой покойный отец. Но это было бы еще преждевременно. Скажу только, что я полон великой надежды. Да, великой надежды, великой надежды. Вновь обрести Марту, увезти ее с собой в Смирну, а потом домой в Джибле, где родится наш ребенок. Да не попустит Бог, чтобы мой пыл изменил мне так же внезапно, как охватил меня!
Я так радуюсь потому, что человек, который должен был отвести нас к мужу Марты, пришел к нам сегодня с превосходными новостями. Я, желавший сначала, чтобы его вовсе не существовало, не жалею теперь о том, что мне удалось встретиться с ним, услышать его, поговорить. О, я не питаю никаких иллюзий насчет этого персонажа, подлой кабацкой крысы, я не могу не понимать, что он рассказал мне все с единственной целью: вытянуть из меня второй золотой, вероятно, соблазненный той легкостью, с какой я дал ему первый.
Но вернусь к тому, что меня так обрадовало: упомянутый Драго узнал, что Сайаф в прошлом году снова женился и что он вскоре станет отцом; говорят, его новая супруга — дочь богатого и могущественного нотабля 39, жителя этого острова, который, разумеется, не знает, что его зять уже женат. Полагаю, однажды родители его жены обнаружат и другие тайные грани этого проходимца и откажутся от подобного союза, но — да простит меня Бог! — не я буду тем, кто постарается открыть им глаза. Пусть каждый платит за свои ошибки, каждый несет свой крест, а я уже достаточно сгибаюсь под тяжестью своих собственных. Лишь бы освободиться от этой тяжести, и я покину остров, не оглядываясь. Эти известия настолько обрадовали меня именно потому, что они могут полностью изменить поведение мужа Марты. Вместо того чтобы пытаться вернуть ее, как он поступил бы, не будучи снова женат, Сайаф теперь, вероятно, увидит в ее приезде на остров угрозу для своей новой жизни, которую он начал строить. Драго, который хорошо его знает, уверен, что он заключит любую сделку, лишь бы сохранить свое нынешнее положение; возможно, он даже подпишет при свидетелях документ, удостоверяющий, что его первый брак никогда не был действителен и, следовательно, должен быть расторгнут. Если это произойдет, Марта вновь обретет свободу! Свободу выйти замуж, свободу стать моей женой, свободу дать своему ребенку имя его отца.
Но до этого еще далеко, я знаю. Муж «вдовы» ничего еще не подписал, ничего не пообещал. Но то, что говорит Драго, очень здраво. Я полон великих надежд, да, а Марте — между слезами, тошнотой и молитвами — случается улыбаться.
27 января.
Драго отведет нас к Сайафу завтра. Я говорю «нас», потому что таково мое желание, но Марта хочет отправиться туда одна. Она утверждает, что легче сможет добиться желаемого, если поговорит с мужем с глазу на глаз; она опасается, как бы он не заупрямился, увидев рядом с ней мужчину и заподозрив меня в связи с нею. Она, наверное, не ошибается, но я не могу не испытывать беспокойства при мысли, что она собирается отдать себя — пусть это будет всего лишь на час — на милость такого негодяя.
В конце концов мы достигли компромисса, кажущегося мне разумным: до деревни Катаррактис мы доберемся все вместе. Там, как мне говорили, есть небольшой греческий монастырь, где останавливаются многие путники и в котором подают славное вино из Фиты и лучшую пищу, но самое удобное то, что он расположен всего в нескольких шагах от дома нашего Сайафа. Мы там удобно устроимся и будем ждать возвращения Марты.
28 января.
Вот мы и в монастыре, и я берусь за дневник, чтобы время текло быстрее и не казалось мне таким долгим. Я обмакиваю острие моего калама в чернильницу тогда, когда другие грустят, или протестуют, или молятся. Потом я щедро заполняю лист словами, а во времена моей юности я бы ушел и долго бродил бы где-нибудь без цели.
Марта покинула меня час назад. Я видел, как она пошла по переулку. У меня стеснило сердце и перехватило дыхание, я прошептал ее имя, но она не обернулась. Она решительно шагала вперед, словно приговоренная, смирившаяся со своей участью. Драго, шедший впереди, указал ей на дверь. Она проскользнула туда, дверь закрылась. Мне удалось заметить только дом этого разбойника, спрятанный за оградой и высокими деревьями.
Зашел какой-то монах и предложил мне поесть, но я предпочитаю подождать, пока вернется Марта, и мы поедим вместе с ней. Во всяком случае, у меня сжалось горло и сдавило желудок, я и не смогу ничего проглотить, пока ее не будет рядом со мной. Я нетерпелив. Я без конца повторяю себе, что надо было помешать ей идти туда, даже силой. Но как? Я все-таки не собирался удерживать ее силой. Да изгонит Небо мои сомнения, пусть она вернется живой и здоровой, иначе весь остаток жизни я проведу, терзаясь угрызениями совести.
Как давно она ушла? В моей душе столько смятения, я не способен различать часы и минуты. Однако я терпеливый человек; как все торговцы-антиквары, я иногда неделями жду богатого покупателя, который пообещал вернуться, но идет время, а он все не возвращается. Но сегодня у меня нет ни крупицы терпения. Я ощутил, что время тянется слишком долго, с того момента как Марта исчезла. Она — и ребенок, которого она носит.
Вместе с Хатемом я пошел прогуляться по улицам, несмотря на только что зарядивший мелкий дождь. Мы прошлись по переулку до самых дверей дома Сайафа. Мы не услышали никакого шума и не увидели ничего, кроме фрагментов желтоватых стен, проглядывающих сквозь ветви деревьев. Переулок заканчивался тупиком, и мы вернулись обратно той же дорогой.
Уже сгустились сумерки, а Марта еще не вернулась, Драго тоже не видно. Я все еще отказываюсь проглотить хоть кусочек, пока ее нет со мной. Я перечитал предыдущие строки, те, в которых написал, что «я не предам ее», но что будет предательством с моей стороны: если я вмешаюсь в ее дела, или, напротив, не вмешаюсь?
Наступает ночь, я согласился проглотить немного супа, куда плеснули красного вина. Большую порцию доброго вина, придавшего супу цвет свеклы и поддельный вкус сладкого сиропа, — чтобы успокоить мою тревогу, чтобы пальцы прекратили дрожать. От меня не отходят, меня окружают заботой, мной занимаются, словно я тяжелый больной или безутешный вдовец.
Я вдовец, который никогда не был супругом. Я отец, так и не ставший отцом. Я обманутый любовник. Пока не кончилась эта тусклая ночь, я еще позволяю сомнениям и тревогам властвовать надо мной, но с зарей победит генуэзская кровь, с зарей я восстану.