12 мая.
Вчера вечером мой венецианский друг пригласил меня к себе отужинать. (Я все еще колеблюсь и смущенно улыбаюсь каждый раз, когда пишу «мой венецианский друг», но продолжаю это делать, и однажды я к этому привыкну!) С ним вместе едет повар, лакей и еще один слуга. Мне тоже следовало бы взять с собой кого-нибудь, а не садиться на корабль одному, подобно изгнаннику или бродяге!
За ужином мой друг открыл мне причины своей поездки в Лондон. Ему поручено набрать английских ремесленников и уговорить их обосноваться в Москве. Собственно говоря, у него нет прямых полномочий от царя Алексея Михайловича, но ему удалось добиться его поддержки и одобрения. Все предприимчивые люди будут там желанными гостями, с одним условием: если только они не стали поборниками новой веры. Государь мудр и не хотел бы, чтобы его город стал прибежищем фанатиков, приверженцев христианской республики, которых, как говорят, в Англии сейчас довольно много, но вот уже шесть лет после возвращения короля Карла они прячутся или живут в изгнании.
Джироламо и меня самого попытался убедить устроиться в Москве. Он еще раз расписал мне все прелести жизни в Немецкой Слободе. Я ответил ему: «Возможно», — из вежливости и чтобы побудить его продолжить рассказ, однако меня нисколько не привлекло его предложение. Мне сорок лет, и я слишком стар, чтобы начать жизнь сызнова в стране, язык и обычаи которой мне незнакомы. У меня уже есть две родины, Генуя и Джибле, и если мне надо оставить одну из них, то только для того, чтобы обрести другую.
Кроме того, я привык любоваться морем, мне стало бы не хватать его, если однажды пришлось бы далеко от него уехать. Правда, на корабле я чувствую себя неуютно, я предпочел бы, чтобы мои ноги ступали по твердой земле. Но возле моря! Мне нужен его горьковато-терпкий запах! Мне нужны его вечно умирающие и вновь возрождающиеся волны! Мне нужно, чтобы мой взгляд мог затеряться в его бесконечности!
Охотно верю, что можно привыкнуть к другой бесконечности, к бесконечности песка пустынь или снежных равнин, но не тогда, когда ты увидел свет там, где родился я, и не тогда, когда в твоих жилах течет генуэзская кровь.
Словом, я легко могу понять тех, кто однажды покидает свою родину и своих близких и даже меняет имя, чтобы начать новую жизнь в бескрайней стране. Будь это в Америке или в Московии. Разве не то же самое сделали когда-то мои предки? Мои предки, но также и предки многих других людей и все остальные народы. Все города и все деревни были созданы и населены людьми, пришедшими отовсюду. И если бы у меня было еще свободное сердце и легкие ноги, быть может, я отвернулся бы от моего родного моря и отправился в Немецкую Слободу, которая привлекает меня уже одним своим названием 47.
13 мая.
Правда ли, что король Франции задумал захватить земли оттоманского султана и что он даже уже поручил своим министрам подготовить детальный план наступления? Джироламо уверяет меня в этом, приводя в доказательство своих слов различные свидетельства, которые не позволяют мне сомневаться. Он даже утверждает, что король вступил в переговоры с персидским суфием 48, большим врагом султана, чтобы тот собрал к условленному сроку войска, с тем чтобы оттянуть турецкую армию к Грузии, Армении и Атропатене 49. В это же время король Людовик 50 будто бы должен захватить с помощью венецианцев Кандию, Эгейские острова, Проливы 51, а может, даже и Святую Землю.
Хотя это вовсе не кажется чем-то невозможным, меня удивляет, что мой венецианец так открыто говорит об этом человеку, с которым он только недавно познакомился. Решительно, это — настоящий болтун, но я был бы не прав, упрекая его в этом, тогда как благодаря ему я узнал столько нового, а единственная причина его нескромности — проявленные им ко мне дружеское расположение и доверие.
Я не спал всю ночь, раздумывая над планами французского короля, и они не могут меня радовать. Конечно, если бы судьба его оружия сложилась счастливо и ему удалось бы надолго овладеть островами, Проливами и странами Леванта, мне не стоило бы жаловаться. Но если он в союзе с венецианцами бросится в некое безрассудное предприятие, лишенное будущего, месть султана обрушится на меня и мне подобных, — да, на нас, европейских торговцев, обосновавшихся в этих странах. Чем больше я размышляю над этим, тем больше убеждаюсь, что такая война сразу же стала бы подлинным бедствием для меня и моих близких. Да не попустят Небеса, чтобы она когда-либо началась!
Я только что перечитал последние строки и те, что были написаны раньше, и внезапно спросил себя, не опасно ли писать о таких вещах и высказывать подобные пожелания. Разумеется, я все записываю собственной «тарабарщиной», которую не сможет понять никто, кроме меня. Так я скрываю свои личные записки от своих родных и от любопытных глаз случайных проныр, любящих совать нос не в свои дела. Но если бы однажды захотели вмешаться власти, если бы какой-нибудь вали, паша или кади вбил себе в голову выяснить, что я заношу в дневник, и стал бы угрожать мне казнью на колу или пытками, чтобы я снабдил его ключом, разве мне удалось бы устоять перед ним? Я бы открыл ему тайну своего шифра, и тогда он смог бы прочесть, что меня бы очень устроило, если бы король Франции отправился завоевывать страны Леванта.
Быть может, стоило бы разорвать эту страницу в тот день, когда я вернусь на Восток, и даже постараться в будущем не писать о подобных вещах. Я, вероятно, проявляю здесь излишнюю осторожность: никакой вали или паша не станет рыться в моих записках. Но когда вот уже столько лет ты живешь в чужой стране, постоянно опасаясь публичного унижения и доносов, осторожность становится не просто линией поведения, осторожность — это глина, из которой ты слеплен.
14 мая.
Сегодня я обменялся несколькими словами с персом, которого прозвали здесь принцем. Я до сих пор не знаю, принц он или купец, он мне этого не сказал.
Он совершал свою обычную ежедневную прогулку, а я оказался на его пути. Он улыбнулся мне, и я увидел в этом приглашение к разговору. Как только я сделал шаг в его направлении, его люди встревожились, но он жестом велел им утихомириться и поздоровался со мной легким поклоном. Тогда я произнес по-арабски несколько приветливых слов, а он обратился ко мне с таким же любезным ответом.
За исключением священных формулировок, известных каждому мусульманину, этот человек говорит по-арабски с трудом. Но нам уже удалось назвать друг другу свои имена, и, думаю, при случае мы смогли бы побеседовать. Он сказал, что его зовут Али Эсфахани и он едет по делу. Сомневаюсь, чтобы это было его настоящее имя. Али у них имя самое распространенное, а Исфахан — их столица. По правде говоря, этот «принц» не слишком-то много рассказал мне о себе. Но теперь мы знакомы, и мы еще поговорим.
Что касается Джироламо, моего венецианского друга, он продолжает нахваливать мне Москву и царя Алексея Михайловича, к которому испытывает огромное уважение. Он описывает его как государя, заботящегося о судьбе своих подданных и желающего привлечь в свое царство торговцев, ремесленников и ученых людей. Но не все в России смотрят на иноземцев с такой доброжелательностью. И если царь, кажется, искренне рад тому, что совершается в его столице, которая до недавних пор была всего лишь большой угрюмой деревней, если он охотно позирует художникам, интересуется самыми последними диковинами и желает иметь собственную труппу комедиантов, как у французского короля, то даже в самой Москве, а тем более в остальной части этой страны слышен недовольный ропот тысяч священников, видящих во всех этих нововведениях печать Антихриста. То, что происходит в Немецкой Слободе, выглядит в их глазах распутством, казнокрадством и нечестивым богохульством: все это знаки, указывающие на неминуемое наступление Царства Зверя.
47
Немецкая Слобода, то есть «иноземная», так как в то время в России всех иноземцев называли «немцами». — Примеч. пер.
48
Суфий — приверженец суфизма, мистического течения в исламе; суфийские старцы часто сами становились крупными правителями, они привели к власти династию Сефевидов в Персии (Иране) в начале XVI в. — Примеч. пер.
49
Атропатена — греческое название области Южного Азербайджана (зона Талышских гор, реки Араке и озера Урмия в современном Ираке); в VII в. Атропатена была завоевана Арабским халифатом. — Примеч. пер.
50
Французский король Людовик XIV (1638—1715) из династии Бурбонов — Король-Солнце, на время правления которого приходится расцвет абсолютизма во Франции. — Примеч. пер.